Дорога в тысячу ли - [117]

Кёнхи заметно побледнела.

— Мама, твое лекарство заставляет тебя говорить нечто безумное, — сказала Сонджа.

— Ким Чанго отправился в Корею, потому что не мог жениться на нашей Кёнхи и не мог больше ждать, — упорно продолжала Чанджин. — Он был намного лучше Ёсопа. Он сделал бы нашу замечательную Кёнхи счастливой, но теперь он мертв. Бедный Ким Чанго. Бедная Кёнхи.

Сонджа твердо сказала:

— Мама, тебе надо спать. Мы сейчас оставим тебя, чтобы ты отдохнула. Пойдем в заднюю комнату и закончим вязание, — сказала Сонджа, помогая Кёнхи встать и собрать вещи.

— Я не устала! Ты снова уходишь! Когда тебе что-то не нравится, ты всегда уходишь! Хорошо, я умру сейчас, и тебе не придется оставаться здесь, сможешь вернуться к своему драгоценному Мосасу! Я никому не создавала проблем. Пока я могла двигаться, я работала. Я никогда не брала больше, чем мне нужно было съесть, я никого ни о чем не просила. Я вырастила тебя, когда твой добрый отец умер… — При упоминании мужа Чанджин заплакала, и Кёнхи бросилась к ней с утешениями.

Сонджа наблюдала, как Кёнхи осторожно гладила ее мать, пока та не успокоилась. Неужели болезнь может так изменить человека? Болезнь и умирание проявило те мысли матери, которые она никогда не решалась произнести вслух. Однако Сонджа точно знала, что ее сын ни в чем не виноват, нет никакого дурного семени. Ноа был чувствительным ребенком, который считал, что если он соблюдает все правила и старается быть лучшим, то враждебный мир изменит свое мнение. Его смерть, возможно, стала ее виной, она позволила ему поверить в жестокие идеалы, научила его быть слишком хорошим.

Сонджа встала на колени у постели матери.

— Извини, мама. Прости. Мне жаль, что меня не было рядом.

Старуха посмотрела на своего единственного ребенка, и внезапно возненавидела себя за все сказанное. Чанджин хотела сказать, что ей тоже жаль, но силы покинули ее тело, и глаза ее закрылись.

13

— Ты не христианин, не так ли? — спросила Хана Соломона.

Она сидела рядом с ним на скамье. Пастор только что завершил поминальную речь в честь его прабабушки, зазвучал орган. Похоронная служба заканчивалась.

Соломон попытался остановить Хану, казалось неловко разговаривать во время общей молитвы, но, как всегда, она была настойчива.

— Это же просто культ. Но вы не делаете ничего интересного. Я читала, что в Америке устраивают шествия и даже совершают жертвоприношения младенцев. А вы, вероятно, только даете деньги — много денег, с тех пор как разбогатели, да?

Хана шептала это по-японски, прижав губы к его уху, и Соломон сделал серьезное лицо, как будто пытался сосредоточиться на службе. Однако он думал только о запахе клубники — аромате ее помады.

Он не знал, как ответить.

Хана ткнула его в ребра левым мизинцем, глядя прямо на хор, который пел любимый гимн прабабушки. Как и все в его семье, Соломон был христианином. Его дед, Пэк Исэк, стал одним из первых пресвитерианских пасторов Осаки. Когда Соломон рос, люди в церкви вспоминали его деда, как мученика веры. Сонджа, Мосасу и Соломон каждое воскресенье ходили в церковь.

— Скоро закончится? Я хочу пива, Соломон. Пошли отсюда. Я была хорошей девочкой и высидела все это.

— Хана, она была моей прабабушкой, — сказал он с упреком. — Можно хоть немного уважения?

Соломон вспоминал ласковую старую женщину, от которой пахло апельсиновым маслом и бисквитом. Она почти не говорила по-японски, но всегда дарила ему сласти и монеты.

— Прабабушка сейчас находится на небесах. Разве это не то, что говорят христиане?

— Тем не менее она мертва.

— Что же, ты не слишком расстроен. Твоя бабушка Сонджа тоже не очень грустная, — прошептала она. — В любом случае, ты ведь христианин, верно?

— Да, я христианин. Почему тебя это так волнует?

— Я хочу знать, что происходит после смерти. Что происходит с младенцами, которые умерли?

Соломон не знал, что сказать.

После аборта Хана поселилась у матери. Она отказалась вернуться на Хоккайдо и проводила дни в ресторане Ецуко, скучая сама и докучая всем остальным. Она не справлялась с английским и не могла потянуть программу в школе Соломона, ненавидела детей своего возраста и отказалась идти в местную среднюю школу. Интересовал ее только Соломон. Как и все остальные, он думал, что Хана исключительно красива, но Ецуко предупредила его, что девочка являлась нарушителем спокойствия и что он должен дружить с девушками из своей школы.

Как только служба закончилась, Хана мягко толкнула Соломона локтем и потащила его наружу.

* * *

В залитой солнцем аллее за церковью Хана встала у стены, уперевшись в нее лопатками и одной ногой, и закурила. Потом снова заговорила про пиво. В его школе некоторые ребята пили, но Соломону это не нравилось. Но трудно сказать «нет» Хане.

— Не пьет пива. Уважает похороны своей прабабушки. Никогда не сердится на отца. О, Соломон, может быть, ты станешь пастором. — Она молитвенно сложила руки и закрыла глаза.

— Я не стану пастором. Я вообще не знаю, что буду делать, когда вырасту.

— Пастор патинко. — Она засмеялась. — А что, христиане не должны трахаться до брака?

Соломон застегнул куртку. На улице было холодно, а пальто еще висело в шкафу на верхнем этаже.