Дорога в Сокольники - [5]
И повесила трубку.
— Опоздали!
Она сразу почувствовала слабость, ноги стали ватными.
— Я сейчас же поскачу навстречу Ленину! — воскликнул Павлик. — У меня конь… Если прошло только двадцать минут, я успею. Встречу! Ждите!
Он надел большую мохнатую шапку и сразу стал старше.
Уже в дверях шепнул сестре:
— Какая славная эта учительница.
— Это не учительница, — ответила Вера, — это жена Ленина. Береги себя, Павлик. Я буду ждать!
Потом она стояла на крыльце, пока конь и всадник не слились с вьюгой, с деревьями.
Глава 8
Москва погрузилась во тьму.
Редкие керосиновые фонари светили тускло. Возникающие вокруг них островки света были крайне малы.
Улицы почти не очищались от снега, и автомобиль Владимира Ильича ехал по колеям, накатанным за день санями. Два ровных снопа света, идущих от выпуклых автомобильных фар, выхватывали из темноты белые ухабы и фигуры редких прохожих.
Время было тревожное, и люди почитали за благо не выходить на улицу, когда темнеет. В Москве действовало много разных шаек и банд. Каждый день приносил новые известия о дерзких налетах, ограблениях, убийствах милиционеров. В милиционеров бандиты стреляли из-за угла, и первые блюстители порядка Советской страны шли на пост, как в бой. Никто не был уверен, что вернется с поста в свою часть.
Автомобиль председателя Совета Народных Комиссаров миновал вокзальную площадь. Самих вокзалов не было видно, они тонули во тьме, и только хриплые паровозные гудки как бы сообщали: здесь вокзал, здесь вокзал…
В Сокольниках дорога была неразъезженной, вся в ухабах.
И вдруг автомобиль тряхнуло.
— Стой! Стой! — донесся снаружи приглушенный ветром голос.
В лучах света фар возникли какие-то фигуры в шинелях. В руках они держали наганы. Тонкие стволы были направлены на автомобиль.
— Это патруль? — спросил Ленин шофера.
— Вряд ли, — Гиль резко повернулся и предложил: — Проскочим, Владимир Ильич?
Глава 9
С момента, когда Павлик Воротников ускакал навстречу Ленину, чтобы предупредить его об опасности, Надежда Константиновна больше не поднималась к себе.
В пустом зале, прижавшись к кафельной печке, она прислушивалась к малейшему звуку, доносившемуся с улицы.
Вера неотступно была рядом. Она все еще не могла прийти в себя после неожиданного появления брата. В последний раз они виделись в родном доме, когда брат был совсем мальчиком, недавним гимназистом. Теперь же Павлик предстал перед ней в серебристой от инея шинели, с оружием. Это был совсем другой Павлик — незнакомый, стриженый, огрубевший. И все же бесконечно родной.
— Надежда Константиновна, вы очень волнуетесь? — спросила Вера.
— Ах, Верочка… — Надежда Константиновна помолчала, словно оглянулась на свою жизнь, и снова заговорила: — Сколько раз мне приходилось ждать Владимира Ильича и знать, что он в опасности. Его выслеживали шпики, пытались упрятать в тюрьму жандармы, в него стреляли. Профессия революционера трудная…
Как медленно тянется время, когда ждешь! Кажется, что часы занесло снегом и они замедлили шаг. Уже в который раз Вера набрасывает на плечи кожушок и выходит на крыльцо. Ветер бросает в лицо колючий снег. Нет, не урчит вдали автомобильный мотор. Тихо.
Из темноты возникает конская голова. Самого коня не видно, но сквозь мутную, плотную кисею метели проступают большие печальные глаза, уши топориком, заснеженная челка. И в самом деле — конь! От бархатистых ноздрей веет теплом. Вера протягивает руку и чувствует, как ладонь покалывают короткие, покрытые инеем реснички. «Кто ты? Что ты здесь делаешь, друг?»
Она возвращается в дом. Отряхивает с кожуха снег. Подходит к скамье и садится рядом с Надеждой Константиновной.
— Он всегда был смел и отважен, — говорит Надежда Константиновна, продолжавшая думать о Владимире Ильиче.
И вдруг ее память воскрешает первую встречу с Ильичем — на конспиративной вечеринке с масленичными блинами, у инженера Классона…
Усы, небольшая клиновидная бородка, темно-карие глаза, в уголках глаз морщинки… Надежда Константиновна начинает рассказывать Верочке про молодого Ульянова, который — смешно! — слыл сухарем, знал-де только Маркса и, как говорили, за всю жизнь не прочел ни одного романа.
— Я была молоденькой учительницей воскресной школы, стеснительной до крайности. И решила заставить «сухаря» прочесть хотя бы «Отцы и дети» Тургенева. Взяла в библиотеке книгу…
— И заставили? — нетерпеливо спрашивает Верочка.
— Опозорилась! «Сухарь», оказывается, еще в гимназические годы прочел всего Тургенева! Очень любил литературу, музыку… А потом мы стали друзьями, товарищами по революционной борьбе.
Потом его арестовали…
И Надежда Константиновна рассказывает, как она приезжала на Шпалерную улицу, гуляла по тротуару, а он смотрел на нее из окна тюрьмы. Однажды она три дня приходила кряду, а охранники не выпустили его в тюремный коридор, где было окошко на улицу.
Надежда Константиновна улыбается своим мыслям, своим воспоминаниям. А Вера не спускает с нее глаз, словно хочет проникнуть в глубину ее памяти.
— Потом я получила письмо, написанное «химией».
— Химией? — удивилась Вера.
— Ну да, обычно письма на волю он писал между строчек какой-нибудь книги молоком, а чернильницы лепил из хлеба. Когда появлялся надзиратель, приходилось спешно глотать «чернильницу». Однажды Ильичу пришлось съесть шесть чернильниц подряд. И вот я получаю книгу, провожу по страницам горячим утюгом — и вместо текста листовки, которого я ожидала, возникают необычные, неожиданные слова: «Прошу стать моей женой». Потом мы с мамой ехали в Шушенское, к Володе, в ссылку. Через всю Россию. Я везла в подарок зеленую лампу. Счастливое было время…
