Дорога свободы - [95]

— Слушай, ты. Отправить столько телеграмм, — на это нужно время. Много времени. И я не привык, чтобы негры указывали мне, что и как делать. Проваливай отсюда, а когда я их отправлю, это тебя не касается.

— Я вам заплатил, — сказал Марк. — Отправьте сейчас.

— Вон отсюда!

Марк вытащил кольт и опер его о барьер, нацелив дуло прямо в живот телеграфисту; своим телом он заслонил револьвер так, чтобы ни со двора в окно, ни от двери его нельзя было увидеть. Палец Марка лег на спусковой крючок. — Отправьте сейчас, — сказал Марк. — Садитесь за ключ и начинайте передавать.

Телеграфист побледнел. Нижняя губа у него задергалась. Он начал, заикаясь: — Это же чорт знает...

— Начинайте передавать, — перебил его Марк. — И без фокусов. Я буду знать, что вы передаете.

Не спуская глаз с Марка, телеграфист отошел к столу и сел. Он положил перед собой телеграммы; тронул ключ; затем ключ застучал: «Внимание центральная внимание центральная говорит станция Сэмтер-стрит Колумбия сообщаю на станции налет негры телеграфьте вокзал сообщите полиции внимание...»

Телеграфист снова и снова повторял сигнал. Он сделал вид, что кончил первую телеграмму, скомкал ее, бросил в корзину, положил перед собой вторую. Вошел прыщеватый мальчишка. Марк глянул на него и указал револьвером: — Стань вон там, у стены. — Мальчишка стал у стены, разинув рот, онемев от страха. Ключ стучал. «Внимание центральная я вынужден продолжать передачу...» Он закончил третью телеграмму, скомкал, бросил в корзину. Пожилой человек купеческого вида вошел в контору. Марк указал ему револьвером — и он тоже стал у стены. Телеграфист бросил в корзину четвертую телеграмму. Ключ все стучал. Пятая и шестая полетели в корзину.

— Все, — хрипло проговорил телеграфист.

— Оставайтесь на месте, — сказал Марк и пятясь стал подвигаться к выходу. — Стойте, где стоите. Не двигайтесь. — Он задом вышел через дверь на улицу, все еще не опуская револьвера. Раздался треск ружейного выстрела, и одновременно жгучая боль пронизала Марку левую руку, как будто по ней ударили раскаленным молотком. Перебитая рука бессильно повисла. Он даже не знал, что бывает такая боль, — кое-как он удержался на ногах, но выронил револьвер. Шатаясь, он подбежал к лошади, отвязал ее, попытался влезть в седло. По улице бежали двое с ружьями. Один остановился, прицелился. Марку обожгло бедро. Еще четверо с ружьями выскочили из-за угла на другой стороне улицы. Отовсюду бежали люди.

Марк вцепился в седло. Ему удалось закинуть одну ногу на круп лошади. — Скачи, детка, скачи! — крикнул он кобыле. Она взяла с места своей ровной, скользящей рысью. Марк лежал поперек седла. Кобыла неслась по улице. Люди с винтовками остановились и начали стрелять, тщательно целясь, как в мишень на стрельбище. Трещали выстрелы, пули били по телу Марка. Одна попала в лошадь, — та споткнулась, упала, сбросив Марка на землю. С пронзительным ржанием она вскочила на ноги и умчалась. Люди с винтовками стали медленно приближаться к Марку, не переставая стрелять, останавливаясь через каждые два-три шага, чтобы перезарядить ружье. Наконец, они уверились, что он мертв. Тогда они подошли вплотную, и один носком сапога перевернул тело.

После первого завтрака в большом доме Гидеон отвел Бенджамена Уинтропа в сторону и сказал: — Вы все еще хотите остаться? Вас они, может быть, пропустят.

— Я всю ночь думал об этом, — ответил Уинтроп. Он был небрит, глаза ввалились. — Я останусь, если вам это желательно. Мне кажется, я могу принести здесь пользу.

— Спасибо. Дай бог, чтобы вам не пришлось раскаиваться.

— Я тщательно взвесил свое решение, — сказал Уинтроп. — Я стараюсь никогда не делать того, в чем после могу раскаяться.

— Не могли бы вы забрать детей наверх и устроить что-нибудь вроде уроков? — сказал Гидеон. — Брат Питер вам поможет. Им очень трудно целый день сидеть взаперти. Все это ужасно тяжело для детей, — они ведь не понимают, в чем дело. Не могли бы вы как-нибудь совсем просто объяснить им, почему мы тут и что мы делаем. Это было бы очень хорошо.

— Постараюсь, — сказал Уинтроп.

— Только не пугайте их. Наоборот, постарайтесь вселить в них надежду. Я считаю, что у нас есть все основания надеяться.

Уинтроп кивнул и пошел искать брата Питера. Женщины в этот час почти все были в столовой. Гидеон обратился к ним с речью. В самых простых словах, ничего не скрывая, он объяснил им, каково положение.

— Случилось только то, — сказал он, — чего нельзя было избежать. Мы должны все держаться вместе. Трупер захотел быть сам по себе, и вы знаете, чем это кончилось. Единственная наша надежда — это вместе все пережить и вместе все построить заново, снова создать что-то прочное, хорошее! за что не жаль заплатить той ценой, которую мы сейчас платим. Я твердо надеюсь, что нам это удастся. Этот дом — выгодная позиция, его легко оборонять. Запасов у нас много, воды сколько угодно, есть медикаменты и даже врач. Мистер Уинтроп согласился остаться с нами и учить детей. Я считаю, что это очень важно. Я считаю, что школьные занятия можно и должно продолжать, что бы ни случилось. Мы здесь, в сущности, целая община, и главный вопрос сейчас в том, сумеют ли все эти отдельные семьи прожить сообща столько времени, сколько понадобится, способны ли мы все это время — долгое или короткое, я не знаю, — дружно делить весь труд и все заботы. Я считаю, что мы это можем. В прошлом нам бывало еще трудней, но мы все преодолели, потому что действовали сообща. Здесь в этом доме у нас есть и негры и белые, негров почти вдвое больше, чем белых. Я считаю, что это не препятствие. Мы уже научились жить и работать вместе и уважать друг друга. Во всем, что мы до сих пор делали, мы исходили из убеждения, что в нашем штате, где негры и белые живут вместе, они должны и вместе работать и вместе строить свою жизнь. Наши враги это отрицают. Они сожгли наши дома, чтобы доказать, что право и справедливость на их стороне. У нас есть другие способы доказать свою правоту. Террор, убийство, разрушение — это не наши методы. Мы взялись за оружие только для того, чтобы защитить свою жизнь и свою землю — и мы докажем всей Америке, что мы послушный закону, дисциплинированный и любящий свободу народ.