Дорога стального цвета - [38]

— Не уходи, я сейчас!

Девчонка порхнула во двор своего дома. И ведь не уходил Зуб, ждал!

Вернулась она довольная, бережно держа перед собой полную тарелку пирожков.

— Бери все!

Она, кажется, была счастлива от того, что кормит голодного человека. Это же так интересно!

Зуб как бы нехотя стал рассовывать пирожки по карманам.

— Спасибо, — выдавил он, красный от стыда.

— Пожалуйста. — Девчонка поколебалась и спросила тихо, словно дело касалось страшной тайны: — А почему ты голодный?

— Потому что давно не ел.

— Очень давно? — округлились у нее глаза. — А почему?

— Ну… вот у тебя есть дом, а у меня нет.

— Совсем-совсем?

— Конечно, совсем.

Зуб не утерпел и стал при ней есть пирожок.

— А что же ты теперь будешь делать? — с тревогой спросила первоклашка.

Девчонка — это, конечно, не совсем серьезно. Но она его накормила, и Зуб считал своим долгом немного поговорить с ней. Тем более, что в этом переулке не видно ни души.

— Я к дядьке еду, — сказал он с набитым ртом. — В Сибирь.

— В самую-самую?! Это же так долго.

— Ага.

— А если ты… — Девчонка испугалась своей мысли и перешла на шепот. — А если ты с голоду умрешь?

— Чудная! — усмехнулся Зуб. — Сейчас разве умирают с голоду?

Девчонка подумала и согласилась:

— Сейчас не умирают… А хочешь, я тебе еще чего-нибудь принесу — на дорогу?

— Не надо. Я пойду.

И он двинулся обратной дорогой — к станции. Обернулся:

— Тебе не влетит за пирожки?

— Что ты! У меня мама добрая! Она сейчас на работе. А твоя…

Она хотела о чем-то спросить — конечно, о его маме — и не спросила. Раз нет дома, откуда же быть маме? Легкая, с крылышками белого фартучка, с воздушным бантом на голове, она стояла, держа в руках порожнюю тарелку, и во все глаза смотрела вслед загадочному пареньку, который едет так далеко, что и подумать страшно. Смотрела, пока тот не скрылся за поворотом.

Пирожки были с картошкой, заправленной жареным луком. И были они неправдоподобно вкусными. Пожалуй, вкуснее, чем с повидлом. Без сомнения, девчонкина мать добрая, может, добрее всех на свете. Иначе у нее не получалось бы так вкусно.

С последним пирожком мир стал украшаться разноцветными оттенками. День, как Зуб начал замечать, стоял по-летнему теплый, даже жаркий. Дорога больше не страшила. Сейчас он вскочит на любой товарняк, который идет в сторону Сибири — бывай здорово, Поворино, пусть у тебя не переводятся хорошие люди.

27

Когда Зуб подходил к станции, его обогнали трое ребятишек с удочками, на которых весело тилипались поплавки из гусиных перьев. Оживленно разговаривая о бешеном клеве, перебивая друг друга, пацанва чуть ли не вприпрыжку пересекла железнодорожные пути. Речка, выходит, совсем близко. Зуб подумал, что если он не выстирает свою одежду, то его будут гнать с любого поезда. Хуже того — в милицию могут сдать как подозрительную личность.

И он отправился вслед за ребятишками.

Речка тихо текла в глинистых берегах, заросших кустами лозы и осокой. Кое-где она была огорожена стенами камыша. Зуб выбрал подходящее место, разделся, прыгнул с разгону с невысокого обрывчика в воду и поплыл. Плавал он прилично. Заметно остуженная сентябьрскими ночами, вода сначала ожгла, потом стала струиться вдоль тела ласково и щекотно. Только саднило ободранное плечо.

С середины реки Зуб поплыл по течению, решив после возвращаться берегом. Несколько раз ощутил нежное прикосновение к ногам. Нырнул и увидел, что у дна величаво и плавно извивались длинные зеленые пряди водорослей. Русалкины волосы.

— Эй! — услышал он с другого берега, когда вынырнул. — Плыви назад! Назад плыви! Перемет там!

У стены камыша стояла лодка. С нее махал соломенной шляпой паренек примерно Зубовых лет.

Болтаться на крючке у Зуба не было ни малейшего желания. Поэтому он в десять махов добрался до берега и вышел из воды.

Выстирав гимнастерку, брюки, носки, вымыв даже ботинки, в которые набилось много грязи из той ямы на горе, Зуб разложил все это на траве под щедрым солнышком и лег рядом. Он смотрел на спокойную реку, и спокойствие это передавалось ему. Даже странно было, что еще утром он куда-то спешил, бегал по крышам вагонов, прятался в топке. А в это самое время речка текла себе смирно, петляла несуетно, зная одно направление и больше ничего. Вот Зуб высушит одежду, опять у него начнется дорога, а речке хоть бы что — течет себе да дремлет на ходу. Поди, хорошо так течь…

Зуб старался припомнить, сказал ли девчонке «спасибо». Вроде, сказал. А все равно такое чувство, словно не поблагодарил ее за пирожки. Может, она подумала: вот, мол, какой он — я его накормила, а он, невежа… Корми таких. Нет, она так не подумала. Она слишком добра, чтобы так думать.

Зуб поймал себя на том, что ему ни капельки не совестно за этот случай. Даже удивительно. А все, наверно, потому, что девчонка какая-то особая, не как все. Даже не такая, как Нина Анисина, его детдомовская привязанность.

Вспоминая ее, Зуб каждый раз переживал заново все, что тогда стряслось с ним. Он постоянно ловил себя на том, что всех девчонок сравнивает с Ниной и неизменно отмечает: она все же лучше этой, лучше той. Он даже первоклашку с бантиком сравнил с ней. Но тут первый раз не смог сказать себе, что Нина — лучше.