Дорога стального цвета - [36]

У дверей служебного купе, рядом с тем же фиксатым парнем стояла раскрасневшаяся проводница.

— Откуда это?! — не то удивленно, не то испуганно спросила она.

— Тебе, голубка, лучше знать, откуда! — резко ответил ревизор. — Ишь, стервец, пятак мне сует!

Вытащив Зуба в тамбур, он с силой пихнул его к входной двери и заорал:

— В Поворино чтоб духу твоего здесь не было! Увижу еще, голову отвинчу!

И он, застегивая возбужденной рукой сумку, скрылся в вагоне, хлопнув дверью.

Быстро ж с ним разделались! Глазом не успел моргнуть.

Спросонок Зуб не мог сообразить, почему этот человек взбесился. Может, решил, что «заяц» хочет откупиться от него пятаком? Или принял это за насмешку, намек какой-нибудь? Ясно было одно: виной всему пятак. Надо же было вытащить его из кармана!..

Чтобы лишний раз не искушать судьбу — вдруг Панька на этом поезде промышляет, — Зуб вылез на крышу вагона. Там он уселся на гармошке и подставил ветру заспанное лицо. Судя по солнцу, ехал он часа четыре или пять. Мало, конечно, но унывать не стоит. На этом поезде свет клином не сошелся, будут и другие. А если разобраться, то даже хорошо, что он сделает остановку в каком-то Поворино. Купит там кусок хлеба и съест, а то уже начинает мутить от голода. Такое ощущение, что желудок стал переваривать сам себя.

Если бы он вчера — первый раз в жизни! — не выпил этот вонючий коньяк, было бы намного легче. Раньше Зуб и подумать не мог, какое это противное, убийственное занятие — пить. От одного воспоминания о коньяке становится дурно и снова хочется вырвать. Странным и неестественным кажется то, что люди так запросто могут вливать в себя эту отраву. Тут есть какой-то коварный обман, а какой, Зуб не понимал, да и думать об этом не очень хотелось. Все мысли переместились в желудок.

Минут через десять справа показалось то самое Поворино, о котором говорил ревизор. Судя по тому, как начали раздваиваться, множиться и пересекаться рельсы, это была не простая станция, а тоже, наверно, узловая. Вдали показалось солидное, сияющее белизной здание вокзала.

Поезд сбавил скорость. Когда он пошел совсем тихо, Зуб спрыгнул на ходу, пробежав по инерции метров двадцать. Спрыгнул уже привычно, без особого волнения.

На вокзал не посмел идти — вдруг там околачивается кто-нибудь из Читиной шайки. Да и одежда на нем больно грязна. Осмотревшись, он двинулся сразу в городишко. Шел по улице и думал о хлебе, который купит в первом же магазине. И чем больше он думал о нем, тем сильнее резало и щемило в желудке.

Зуб заставлял себя думать о чем-нибудь другом, не о хлебе. Например, о том, как Панька с Читой остались с носом. Интересно, ограбили они вчера контейнер или нет? Может, Зуб сбил их с толку своим побегом, и они отложили это грязное дело до следующей ночи?

В голову пришла неожиданная мысль, от которой Зуб в растерянности остановился. Как он раньше не догадался? Ведь его побег может ускорить убийство старухи! А то еще и деда прикончат, если он сам не умер. Что ж он раньше-то не додумал? Воры трусливы, это каждому понятно; Чита, конечно, решил, что сбежавший «фраерок» заявит на них в милицию. Значит, шайке ничего не остается, как вовремя скрыться. Тем более Чита говорил, что его в большой город тянет. А перед тем как сбежать, он с Панькой и Стаськой кончит старуху в подполье и заберет ее кубышку. Может, они уже убили, а Зуб тут прохлаждается!..

Решение созрело само собой. Он спросил первого встречного, где почта, и ему показали за угол.

На почте он купил на свой пятак конверт с маркой, взял телеграфный бланк и сел за стол. Кривое перо на каждой букве цеплялось за бумагу и сеяло мелкие брызги разбавленных чернил. Выходили жуткие каракули, но Зуба это не смущало. Тут не до чистописания.

«Дорогая милиция! — торопливо царапал он. — В Георгиу-Деж воры хотят убить горбатую старуху, которая тоже воровка или просто покупает ворованное. Они и меня заставляли грабить контейнеры на станции. Но вы не думайте, я не согласился, а убежал. Я слышал, как они говорили, что старуху надо убить и забрать деньги, которые у нее в подполье. Одного звать Чита, другого — Панька, это значит Пантелеймон, а третьего — Стаська (Зуб подумал и не вписал Фроську). Старуху они называли просто каргой. Старуха живет в старом доме за огородами. Я адреса не знаю, но нарисую».

На этом бланк кончился. Зуб взял второй и начертил, как найти хибару. А внизу приписал:

Там есть старик на печи, который, может быть, умер сам. А если не умер, то и его могут убить. Я не мог прийти к вам заявить, а почему, не могу вам сказать, но очень прошу считать меня честным человеком.

Написав это, он вспомнил, что хотел остановить поезд и сейчас едет безбилетником. Выходит, его уже нельзя назвать честным человеком. Зуб хотел зачеркнуть последнюю строчку, но решил, что выйдет глупо и смешно, и оставил ее. Он сунул листки в конверт, заклеил его и написал адрес: «Георгиу-Деж, в милицию, срочно». Последнее слово подчеркнул три раза.

Народу на почте в этот час не было. Краем глаза Зуб заметил, что из-за стойки на него с интересом поглядывает длиннолицая, болезненно-бледная девушка, у которой он покупал конверт. Лето прошло, а ее вроде ни один солнечный луч не коснулся. Поглядывая на посетителя, она быстро и звучно стучала штемпелем по каким-то листкам. Девушка, должно, гадала, откуда мог сбежать этот грязный, взъерошенный паренек в фэзэушнои одежде. Но Зубу было наплевать, что она думает о нем. Он подошел к стойке и спросил: