Дорога стального цвета - [35]

Стараясь не греметь, Зуб сложил неподатливые створки двери. В тамбуре — никого. В вагон он тоже зашел благополучно. Там его выручил парень в восьмиклинке. Он стоял в дверях служебного купе и зубоскалил с молодой проводницей. За его спиной Зуб и прошмыгнул.

Он пошел по проснувшемуся и уже вовсю жующему вагону, высматривая пустую багажную полку. Его провожали взгляды — любопытные, недоуменно-настороженные и откровенно-настороженные. Зубов вид, конечно, стоил того. Надо долго валяться где-нибудь по канавам, чтобы так выгваздаться.

На всех полках — багаж. Все вагонное пространство забито чемоданами, мешками, сумками, узлами и даже фанерными ящиками. Куда столько вещей? Кажется, собираясь в путь, люди готовы тащить с собой все, что только можно впереть в вагон и засунуть на полку. Позволь только, так иные, должно, и корову прихватили бы.

Наконец нашлась одна свободная. Покосившись на пассажиров, Зуб торопливо влез наверх, под самый потолок и притаился, ожидая, что кто-нибудь завозмущается и начнет стаскивать его за ноги. Но никто не собирался этого делать. Пассажиры продолжали свой бесконечный завтрак, бубнили о чем-то своем, и Зуб успокоился.

Перестук колес доносился все глуше, вагон убаюкивал все настойчивее, все мягче.

25

Проснулся он от толчка. Поезд стоял на месте и дергался, словно вырывался из чьих-то железных рук. Убедившись, что держат его надежно, смирился и замер. В вагоне стало так тихо, что можно было разобрать, о чем переговариваются пассажиры.

— Еще деревьев много, — слышался тихий, немного грустный мужской голос. — Тополя, акация.

— Листья уже пожелтели? — так же тихо спрашивал какой-то мальчишка.

— Нет, сынка, еще зеленые. Слева береза, так та начала желтеть.

— А на акации стручки есть?

— Есть стручки.

— Я бы пищалки сделал.

— Потом сделаешь.

— А еще что есть?

— Вокзал стоит. Одноэтажный, маленький.

— Красный?

— Нет, коричневый.

— Лучше б красный был. Правда, лучше, пап?

— Ну, в какой покрасили.

— Или лучше 6 розовый.

— В розовый дома разве красят?

Странный был разговор. Хотелось спать, но Зуб все же свесил голову с полки — посмотреть, кто там разговаривает.

Отец с сыном сидели у окна. Голова у мальчишки была немного запрокинута, а глаза закрыты. Слепой. Веки время от времени вздрагивали, как бы силясь приподняться, но оставались неподвижными. Мальчишка был белобрысый, чистенький, белая рубашка застегнута на все пуговицы. Тонкие его руки покойно лежали на коленях ладошками вниз.

— А заборы в розовое красят?

— Да и заборы, кажись, не видал, — терпеливо отвечал отец.

Он все время смотрел в окно, словно хотел наглядеться и за себя, и за сына. Тут же сидели еще три пассажира и слушали разговор с молчаливым участием.

— А если на все, на все смотреть, то какого цвета больше всего? — спросил мальчишка.

Брови его судорожно изогнулись, веки задрожали, и Зуб чувствовал, как мучительно хочется ему хоть на миг увидеть белый свет, самому узнать, какого цвета больше.

— Больше всего?..

Повернув голову, отец обвел пассажиров взглядом, словно ждал от них помощи. Зуб почему-то стал опасаться, что кто-нибудь возьмет да и брякнет, мол, черного больше всего.

— Зелени много, деточка, — подала голос старушка, сидевшая на краю дивана. Слепой чуть склонил в ее сторону голову. — А зимой все белым-бело.

— Правильно бабушка говорит, — кивнул отец. — Зеленого и белого больше всего.

— Вот и неправильно, — быстро сказал мальчишка и улыбнулся одними губами. — Листья желтеют, а снег тает. А небо всегда голубое.

И он тоненько и счастливо засмеялся, словно почувствовав себя зрячим. И пассажиры тоже засмеялись.

— Господи, головушка-то разумная, — со страданием сказала старушка.

— Правильно, сынка. — Отец погладил его по светлым волосам. — Папка твой ни черта не смыслит. Конечно, голубого больше всего.

Поезд тронулся, и вскоре слов было уже не разобрать. Засыпая, Зуб улыбался.

26

Второй раз проснулся он оттого, что кто-то бесцеремонно дергал его за штанину. — Эй, штукатур, показывай билет!

Зуб со страхом глянул вниз. Там стоял пожилой ревизор в форменной фуражке и нетерпеливо пощелкивал компостером. Лицо его было равнодушным, с редкими оспяными рытвинками. — Билет, спрашиваю, имеем?

Он смотрел на «штукатура» наметенным глазом: разумеется, нисколько не сомневался, что высмотрел на верхней полке никого иного как «зайца».

— Давай слазь, приехали.

Зуб спустился. Отца с незрячим сыном уже не было. Не было и старушки.

Из вагона, конечно, не удрать. Тем более, что ревизор предусмотрительно загородил собою проход.

— Ну, извозился! — заметил он, разглядывая «зайца». — Куда путь держим?

Зуб молчал.

— Да он, мабуть, и сам не знает, — громко, как бы дивясь несообразительности ревизора, сказал сидящий у окна пожилой мужик. — Беспризорничает, да вот и все. Из ФЗО, мабуть, вдрав, а до дому страшно ехать.

— Ясно. Будем платить штраф.

Лицо ревизора стало каким-то торжественно-строгим. Он вытащил из висящей через плечо сумки книжку квитанций. Вытащил скорее по привычке, хотя опыт ему подсказывал: деньги у таких никогда не водятся. И все же, когда этот грязный, насупленный безбилетник вынул из кармана и молча протянул на ладони пятак, ревизор, которого, казалось, ничем не выведешь из служебного равновесия, неожиданно взбеленился. Моментально изменившись в лице, он швырнул квитанции в сумку и решительной рукой потянулся к Зубову уху. А когда тот за ухо не дался, ревизор схватил его за рукав выше локтя и без единого слова поволок за собой по вагону.