Дорога стального цвета - [40]

Неделю носил он эту записку в кармане, не зная, как передать ее Нине. А когда сложенный листок поистерся на сгибах, он написл эти четыре кричащих слова на новом. И снова сердце грохотало в груди так, что его многие, должно, услышали.

В тот же день он собрал все свое мужество и во время большой перемены, когда в классе один только дежурный ковырялся у доски, вложил записку в Нинин учебник русского языка на той странице, на которой он должен быть открыт через несколько минут.

Выскочив из класса, он чуть не сбил с ног Нину. И остолбенел, глядя на нее безумными глазами.

— Зубарев, что с тобой? — спросила она, чуть улыбнувшись и глядя на него с этакой шутейной, чуть насмешливой строгостью.

Зуб шарахнулся в сторону, налетел еще на кого-то, кому-то отдавил ногу и побежал по коридору.

— Зубарев, ты куда? — окликнула его Ольга Серафимовна, направляясь в класс.

Он ничего не слышал, Было одно желание — бежать…

Начался урок. Ольга Серафимовна, вызвав кого-то к доске, чутко прислушивалась к шагам в коридоре. Но дверь не открывалась, Зубарев не появлялся. И тогда у нее невольно вырвалось:

— Кто знает, что с Зубаревым?

Мелок перестал стучать о доску. Стало тихо. Тридцать с лишним пар глаз, кроме одной пары — Нининой, спросили: «А вы разве не знаете?»

— Впрочем, не будем отвлекаться, — смутилась Ольга Серафимовна, и — отвечающему: — Еще какую роль играет частица «не»? Напиши пример.

И сама про себя придумала подходящий, но очень печальный пример: «Не любит».

На следующий день Зуб видел Нину особенно веселой, особенно подвижной. Она громче, чем всегда, смеялась. Но в то же время в поведении ее было что-то непривычно взрослое, во взгляде — какое-то беспокойное ожидание неведомого. Она только раз взглянула на Зуба, и взгляд ее сказал: «Прочла».

Было три томительных дня.

На четвертый день он нашел в своем учебнике записку: «Я не могу дружить с двоечником. Ты должен исправиться».

Это было как окно в светлый, залитый отчаянным солнцем мир. Весь урок он не разжимал кулак, в котором была записка, и вся его душа словно бы переселилась туда же, в кулак, растворилась в этих двух строчках.

Это Ее записка! Он для Нее существует! Потому что Она от него требует! Что требует — неважно. Он все готов сделать. Он исправится. Ночей спать не будет, но исправится. С этого дня — ни одной двойки!

И Зуб стал до ломоты в висках вслушиваться в слова учителей, вчитываться в неподатливые строки учебников. Он долбил французский язык до умопомрачения, добивался проклятого прононса. Двоек заметно поубавилось, а однажды тоненькая и кудрявая, похожая на подростка француженка с удивлением поставила ему четверку. Она не утерпела и воскликнула:

— Зубарев! Можешь ведь, можешь!..

Он и, верно, все теперь мог. Он в тот день осмелел до того, что написал записку фантастической дерзости: написал, что приглашает ее на каток. Детдомовские часто ходили на каток, обычно всем классом. Но он приглашал ее не классом, а вдвоем. Чтоб только он и она, и больше никого.

Весь вечер, до самого закрытия он простоял у входа на каток со связанными шнурком коньками, с надеждой и страхом всматриваясь в мелькающие веселые лица. Она не пришла.

Обиделся ли Зуб, расстроился? Да ему это и в голову не приходило! Не пришла, значит Ей так надо. Потом два дня он пытался поймать ее взгляд, который мог бы сказать, почему она не приняла его приглашение. На третий день Зуб нашел в своем дневнике записку. Короткие строки он читал как стихи, готов был петь их: «Ты еще не до конца исправился. И вообще, почему ты такой угрюмый? Мне это не нравится».

И он продолжал истреблять двойки, изо всех сил старался быть веселым. И не подозревал, как глупо он из-за этого выглядел. Ведь он старался быть веселым, а не просто был им. И оттого даже самые верные друзья как-то охладели к нему. С того времени он стал обзаводиться репутацией «психа».

От третьей ее записки Зуб ходил несколько дней как чумной. Нина Анисина писала своим красивым, строгим почерком круглой отличницы: «Зубарев, ты плохо себя ведешь, никому это не нравится. И никакой ты не рыцарь, а просто тебе делать нечего. Не придуряйся и не пиши мне больше».

Окно в светлый, солнечный мир с треском захлопнулось. Все вокруг стало сумрачным. Класс… Зачем он? Зачем этот обшарпанный коридор, в котором так противно визжат на переменах?.. Портфель оттягивает руки. Сил нет, так хочется зашвырнуть его куда-нибудь в сугроб… Пошли двойки. Французский прононс казался глупым до издевательства. А девчонки стали почти открыто смеяться над ним, Да и ребята не очень-то прятали от него презрительные взгляды: на девчонке помешался, позорник!..

Дни были лишены всякого смысла. Они не имели даже чисел. Уроки тянулись бесконечно долго. Но Зуб ни на минуту не терял надежду, что Нина поймет, как жестоко поступила с ним, увидит, насколько он ей предан. Наверно, это просто каприз. Девчонки любят покапризничать. Но это пройдет, обязательно пройдет!

Однажды, снимая свое пальто с вешалки, Зуб не утерпел и украдкой прикоснулся щекой к воротнику ее пальто. Он вспыхнул маковым цветом от этого прикосновения, будто сделал что-то запретное, даже кощунственное, и до конца дня ощущал на щеке это нежное, теплое прикосновение.