Дорога соли - [68]

— Куда это все подевались? — не выдержала я в конце концов.

— Скоро увидите, — коротко ответил Таиб.

Мы проехали мимо ряда административных зданий, на которых безжизненно повисли красно-зеленые государственные флаги. На стене одного из них кто-то намалевал огромными буквами: «VIVE LE TIFINAGH!» — «Да здравствует тифинаг!» Рядом черной краской было изображено что-то вроде пляшущего человечка. Руки вверх, ноги в стороны, впечатление такое, будто он то ли сошел с ума, то ли демонстрирует свой бунтарский дух. Фигурка почему-то показалась мне смутно знакомой. Я спросила Таиба, что она означает.

— Берберскую гордость, — загадочно произнес тот. — Его зовут Аза. Таков символ амазигов,[51] свободного народа.

— Да? — Мне стало любопытно. — А кто это?

Таиб мрачно улыбнулся.

— Мы. Берберы — коренной народ Северной Африки. Мы жили здесь еще до того, как пришли римляне, задолго до нашествия арабов. У нас были свой язык, культура, религия, обычаи и верования. Арабы пришли из восточных пустынь в семнадцатом веке и принесли с собой ислам, который был для нас как огненный меч. После вторжения арабов их законы запрещали говорить на берберском языке и писать, используя алфавит тифинаг. Даже тот человек, который дома говорил на берберском, считался подрывным элементом. Но берберы — народ гордый, всегда живущий на грани нужды и знающий, как противостоять превосходящим силам. Они стали сопротивляться, но были жестоко подавлены. Однако берберы все равно продолжают бороться, все эти века упрямо сопротивляясь арабскому, а потом и французскому влиянию. Сформировалось берберское сепаратистское движение сопротивления. В правление марокканского короля Хасана Второго всякий, кто поддерживал его, рисковал получить наказание в виде ударов палками, а то и похуже. Но чем сильней наступишь на змею, тем больше ей захочется тебя укусить.

— Да, — сказал Азаз, всегда веселое и жизнерадостное лицо которого теперь стало серьезным. — Плохие были времена. Многие наших сторонники тогда просто куда-то исчезали.

— Отец Азаза был членом сепаратистского движения, но не брал в руки оружия, просто выступал за свободные выборы и погиб в тюрьме, — мрачно произнес Таиб. — Теперь о таких вещах никто не говорит. Новый король совсем другой, куда более прогрессивный, чем его дедушка Мохаммед Пятый или отец Хасан Второй. Он понимает, что если удастся сделать Марокко современной преуспевающей страной, то можно будет избежать брожений и политических беспорядков.

Мы еще раз завернули за угол и наткнулись на отару тощих овец, перекрывшую дорогу. Я глазам своим не верила. Где же они тут пасутся? Вокруг, насколько хватало глаз, ни единого пятнышка зелени. Ей-богу, животные здесь, должно быть, столь же закаленные, как и люди. Таких даже есть жалко.

— А почему движение не получило большой поддержки? — спросила я.

Таиб немного подумал, выстукивая пальцами по рулю какой-то незнакомый сложный ритм и пережидая, пока овцы пройдут, потом ответил:

— У большинства марокканцев берберские корни, но далеко не все они считают себя таковыми. Просто не могут себе позволить. В прошлом веке было особенно трудно. В Марокко пришли французские колонизаторы и принялись выкачивать наши ресурсы. Полыхали войны, в результате, конечно же, распространилась нищета. Если хочешь преуспеть в жизни, надо хорошо говорить по-арабски и по-французски. Того человека, который владеет лишь берберским, все считают бедняком, невежественным крестьянином и относятся к нему соответственно. Молодое поколение отказывается зарабатывать на жизнь в деревне. Там ты обречен сводить концы с концами. Все стремятся переехать в город и перенять западный образ жизни, не бороться с системой, а вписаться в нее. — Он глубоко вздохнул и продолжил: — Далеко ходить не надо. Пример — моя семья. Одна Лалла Фатма остается надеждой на спасение нашего культурного наследия. Мы утратили родной язык и наши обычаи. Даже в самых отдаленных местах люди уже не умеют читать на тифинаге и писать на нем. Устный язык худо-бедно удалось пока сохранить, но алфавит мы давно утратили. Сейчас власти хоть как-то поддерживают обучение нашему письму в школе. Король назвал культуру амазигов национальным достоянием. Но вред причинялся слишком долго. Мне очень стыдно, что вы не можете подойти в Тафрауте к любому человеку и попросить его прочитать, что написано в вашем амулете. Сейчас никто такого не сделает, хотя это письменная форма нашего собственного языка, на котором мы говорим каждый день.

До сих пор я не отдавала себе отчета в том, что язык, на котором говорят все вокруг, и странные значки в амулете связаны между собой. Вдруг я поняла, почему человечек на стенке показался мне столь знакомым. Точно таким был один значок в тексте, хранящемся в амулете. Как удивительно! Эта неожиданная связь вызвала у меня странное чувство, душевный подъем и смятение.

Наконец последняя овца запрыгнула на каменистую насыпь, мы повернули налево и двинулись вверх по немощеной дороге, громко шурша колесами по камням.

— А какое место во всем этом занимают туареги? — спросила я.

Таиб, мастерски вертя баранку, лихо объезжал выбоины на дороге.