Дорога превращений. Суфийские притчи - [47]

«То, чем сосуд был полон до краев!»

И сторож, в перебранке той напрасной

Застряв, как мул в трясине непролазной,

Вскричал: «Свинья! Напился ты вчера,

Покайся!» А хмельной в ответ: «Ура!»

«Ты что же, вздумал надо мной глумиться?!

Ну, подожди, вот посидишь в темнице!»

А пьяный: «Ну, сказал бы сразу кратко,

Что, мол, отпустишь, если дам я взятку.

Я б дал ее, отделаться спеша,

Да только жаль – в кармане ни гроша.

И, если бы не пьяная истома,

Я встал бы и давно дошел до дома,

А там, как царь, забылся б крепким сном,

Когда б имел я этот самый дом!..»

Верблюд, баран и вол

Баран, как и вол, старается «теологически» обосновать свое первенство. В притче приводятся две традиционные точки отсчета истории человечества: от Авраама – «духовного праотца», проповедника монотеизма (согласно мусульманскому преданию, Авраам собирался принести в жертву своего сына Исмаила, согласно же Библии – Исаака), и от Адама – физического предка всех людей. Пока баран и вол спорят, верблюд поедает сено, и им ничего не достается. Самое высокое ростом животное, привычное к тяготам пустыни («аскет»), символизирует суфия, «вкушающего» духовный опыт («Я несколько ближе к святым небесам»), в то время как богословы-рационалисты только спорят о нем, не имея доступа к высшим уровням бытия.

Д. Щ.

Верблюд, баран и вол

Шли вместе барашек, верблюд и бычок,

Нашли на обочине сена клочок,

И молвил баран: «Коль поделим на всех,

Что каждому выйдет? Не доля, а смех!

Так пусть это сено жует на здоровье,

Кто старше других, чье древней родословье:

Ведь тех, кому много исполнилось лет,

Нам чтить приказал сам Пророк Мухаммед!

Одно несомненно: я всех вас древней!

Ведь я еще помню событья тех дней,

Когда младший брат мой на жертвенник был

Возложен, и спасся святой Измаил!»

Ответил бычок: «О мой младший собрат,

Ты мне старшинство уступить будешь рад,

Узнав, что я вместе с волом отдыхал,

На коем Адам свое поле пахал!»

Вдруг оба замолкли – и видят: верблюд

Молчит, а уста его сено жуют!

И молвил он им, до конца дожевав:

«Я очень высок, и поэтому прав!

Я сверху взираю: отсюда видней,

Что я вас длинней, потому и древней!

Я несколько ближе к святым небесам,

А значит, и вас много старше я сам:

Ведь ясно, что небо древнее земли;

Вы счесть его лет никогда б не смогли!..»

Мусульманин и зороастриец

В то время как зороастриец (последователь религии, признающей проявление в мире двух борющихся начал – Света и Тьмы) уповает на то, что Бог научит его правильному пути, мусульманин пытается навязать ему свой образ верований и обвиняет его в одержимости злым духом («дьявол в твоем сердце поселился»). Ответ огнепоклонника исполнен сарказма: исходя из утверждений своего оппонента, он доказывает тщетность усилий последнего. Притча учит, во-первых, религиозной терпимости, а во-вторых, умению общаться с человеком, принимая во внимание его собственные убеждения и взгляды.

Д. Щ.

Мусульманин и зороастриец

Изрек мулла, узрев зороастрийца:

«Ты должен в мусульманство обратиться!»

А гебр в ответ: «Мой друг, один Аллах

Способен веру пробуждать в сердцах!»

А тот: «У Бога милость и прощенье,

Он твоего желает обращенья,

Но, видно, оттого с пути ты сбился,

Что дьявол в твоем сердце поселился!»

Тут гебр ему: «Так что ж, они дерутся

Между собой?! Пусть прежде разберутся,

Кто более могуществом велик, —

И покорюсь ему я в тот же миг!»

Мулла вскричал: «Сильнее всех – Аллах!»

А гебр: «Большой резон в твоих словах!

Но, если б я Аллаху нужен был, —

То Он бы Дух Свой в сердце мне вложил!..»

Шах и законник

Шах в этой притче символизирует Бога, а опьяневший ревнитель закона – религиозного рационалиста, «хлебнувшего из чаши экстаза» и ставшего мистиком-суфием. Соитие со служанкой шаха – в глазах трезвого законника деяние абсолютно недозволенное – пьяному судье прощается. Оно символизирует соединение с вышней, сокрытой, мудростью, доступное лишь мистику в особом состоянии близости к Богу (такой же интерпретации подвергается в суфизме кораническое представление о «райских гуриях»). Гнев Божий («шах же…приказал судью сковать») сменяется Его милостью по отношению к законнику, «опьяневшему» от любви и познавшему вышнюю мудрость: «Ты… погасил мой царский гнев».

Д. Щ.

Шах и законник

Шах, гостями окруженный, выпил крепкого винца,

И глядит – идет законник мимо царского дворца.

Шах призвал его в собранье и вскричал в чаду хмельном:

«Кравчий! Знатока закона напои скорей вином!»

Покраснев, судья на чашу бросил гневный, злобный взгляд:

«Пить вино в застолье вашем? Я бы лучше выпил яд!

Винопитье, как нечестье, запрещает нам Коран,

Я ж – блюститель благочестья, и с рожденья не был пьян!»

Шах, внимая речи гордой, рассердился на судью:

«Властелина слово твердо, растопчу я спесь твою!

Ведь пущу я в ход удары, и перечить мне не смей:

Коль боишься царской кары, пей, и пей, и снова пей!»

В тот же миг судья смирился: чтобы шаха не гневить,

Он приказу покорился, стал он пить и снова пить,

В нем вино огнем горело и текло по бороде…

Стал он громко петь, но вскоре встал и вышел по нужде.

Чуть из шахской он светлицы удалился в полутьму,

Как нарядная девица повстречалась вдруг ему:

И любви хмельная сила, страсти огненной игла