Дорога превращений. Суфийские притчи - [33]

Однажды вас вывезти к нам, на природу,

Где дети веселье вдохнут и свободу,

Где что ни увидишь – одно любованье:

Цветов пестрота да хлебов созреванье!»

И думал хозяин, себе в утешенье:

«Что ж, время придет, я приму приглашенье».

А тот умолял все теплей и душевней,

Чтоб друг к нему выбрался летом в деревню…

…Прошло где-то около лет десяти,

И бывшие дети, успев подрасти,

К отцу подступили: «Твой друг нам обязан,

Ведь он многолетними клятвами связан,

Что примет в деревне всю нашу семью, —

Так пусть же покажет нам щедрость свою!..»

…О друг мой! Душе, кроме ясного взгляда,

Другого помощника в жизни не надо.

Слепому же сердцем, чтоб мирно пройти,

Пусть разум, как посох, послужит в пути.

Коль посох в бессилье роняет рука, —

Куда ж ты, незрячий, без проводника?!.

…И вот уж отец запрягает волов:

Он лучшего друга проведать готов,

Порадовать душу в саду и на поле.

А дети его веселятся тем боле:

Ведь издали даже колючек кусты —

Как россыпи роз для крылатой мечты!..

…И вот, наконец, на последнем ночлеге

Доев те припасы, что были в телеге,

Семья подъезжает и смотрит вокруг, —

Но к ним не выходит любимый их друг!

Гостей долгожданных он встретил обманом,

Он так поступил, как нельзя мусульманам,

Была лицемерьем его доброта:

Он спрятался, скрылся и запер врата!

Приезжий, вкусив от подобных щедрот,

Пять суток провел у злосчастных ворот:

Не мог он домой повернуть свои дрожки,

Поскольку еды не осталось ни крошки.

Когда ж приоткрылись ворота на миг,

Он друга увидел, и поднял он крик:

«Как можешь ты взглядом смотреть столь суровым

На тех, в чьем жилище питался ты пловом?!

Вот – дети мои, здесь я бедствую с ними!

Давно ли успел ты забыть мое имя?»

Сельчанин в ответ: «В мире каждый умен

И может назваться любым из имен.

А мне ведь ни имя твое, ни прозванье

Не может прибавить ни веры, ни знанья.

Ведь я позабыл, как зовут и меня,

Лишь имя Аллаха в сознанье храня!

Уйди поскорей и меня не морочь!» —

И запер ворота. И новая ночь

Дожди на бездомных обрушила с силой,

И ярость и гнев в их душе погасила —

Остались лишь слезы. И снова у врат

Стучался приезжий, как сутки назад.

Сельчанин врата отворил с неохотой,

А тот: «Я охвачен одной лишь заботой —

О детях! Прошу – отведи нам сторожку,

Чтоб в ней пообсохнуть, погреться немножко,

Тогда на тебя я не буду сердит

За дни, что тянулись, как годы обид!»

А тот: «Есть в саду моем ветхий шалаш,

Живал в нем когда-то плодов моих страж.

Туда я пустить вас на время готов,

И будешь ты сад мой стеречь от волков!..»

…Взял стрелы приезжий и лук натянул,

Ходил он по саду и глаз не сомкнул, —

И зверя заметил! И меткой была

Во мраке пронзившая зверя стрела.

И зверь, испуская свой дух где-то рядом,

Наполнил окрестность и громом и смрадом.

Сельчанин на грохот раздавшийся мчится,

Крича: «О преступник! Убийца ослицы!

Обласканный мною, ты жизни лишил

Родную ослицу – отраду души!»

Ответил приезжий: «Не мешкая долго,

Я волка заметил – и выстрелил в волка!

Что делала ночью ослица в саду,

И стражу на страх, и себе на беду?»

Но тот повторял, и вопя и стеная:

«О сердца подруга! Ослица родная!

Что мне ни тверди, – я ослицу свою

По тяжкому духу всегда узнаю́!»

И тут-то приезжий, расширив зрачки,

Неверного друга схватил за грудки:

«Я вижу, тебе, лицемерная рожа,

Ослица – старинного друга дороже?!

А ты-то твердил, что не помнишь имен, —

Мол, именем Божьим твой разум пленен,

Мол, Бог твое сердце величием полнит,

Людских же прозваний оно не упомнит…

Так как же ты вспомнил, ответь поскорей,

Столь быстро зловонье ослицы своей?!

Спасибо ослице: вдохнув ее смрад,

Мы чуем обманов твоих аромат!..»

…Мой друг, не хвались, что ты лучший портной,

Покуда рубахи не сшил ни одной!

Не мни: «Я герой!», не вопи: «Я Рустам!»:

Всё в жизни расставит Аллах по местам…

Шакал, ставший павлином

Шакал в восточном фольклоре – образ лукавства и вероломства, а павлин – бессмертия. Шакал символизирует в этой притче шарлатана, притворяющегося великим духовным наставником (кутбом – «полюсом притяжения» для ищущих Истину, руководителем поколения). Однако шакал, который «расцветку изменил», не озарен «светом свыше», т. е. не имеет благословения (барака), связанного с особыми духовными дарами; он также не умеет «кричать по-павлиньи», т. е. из уст его не слышатся поучения, внушаемые Богом. Ряд сопоставлений завершается упоминанием о человеке, выдающем себя за паломника, но в Мекке не бывавшем – таков и лжесуфий, не имеющий внутреннего опыта общения с Богом, а лишь имитирующий состояние вдохновения. Ср. евангельское уподобление лицемеров от религии «окрашенным гробам» (Матф. 23, 27–28), а также прозвище «крашеные», которое Талмуд прилагает к носителям напускного благочестия (трактат Сота 22б). К подобному случаю приложимы слова Корана: «Они тщатся обмануть Аллаха и уверовавших, но обманывают только самих себя, не ведая [этого]» (Коран 2, 9).

Д. Щ.

Шакал, ставший павлином

Шакал в красильню забежал случайно

И искупался там в красильном чане.

При этом он расцветку изменил

И сам себя павлином возомнил,

Крича везде: «Я новое творенье!

Взгляните на павлинье оперенье:

На мне сверкают радуги цвета,

И я другим шакалам не чета!»

Но отвечали прочие шакалы:

«Пойми, что, как бы шкура ни сверкала,