Дорога превращений. Суфийские притчи - [30]

Д. Щ.

***

В наше время особенно распространенным стал такой подход к знаниям, который описан в данной притче под видом «большой чалмы», набитой «истлевшей рванью». Голова современного человека напичкана отрывочными знаниями из самых разных областей, которые, во-первых, не складываются в общую картину бытия, помогающую духовному росту; а во-вторых, в большинстве своем, непригодны для практического использования. Человек, приобретший подобные «знания» (порой ценой немалых усилий), в конце концов может оказаться совершенно не готовым к жизненным испытаниям – или же «потерянным», лишенным духовных ориентиров. Винить такой человек станет, конечно же, своих горе-наставников, «вооруживших» его той самой «большой чалмой», какую и сами носили (вор из притчи украл чалму – это служит указанием на усилия ученика уподобиться своему учителю, стать таким же, как он).

М. Х.

Большая чалма

Жил некий судья. И казалось ему,

Что должен носить он большую чалму,

Чтоб думали люди: большая чалма —

Воистину признак большого ума!

Чтоб сделать чалму, чтоб расширить ее,

Собрал он обрезки, собрал он тряпье,

И ваты куски, и истлевшую рвань,

И все запихал под красивую ткань.

Снаружи посмотришь – чалма всем чалмам,

И только внутри обнаружишь обман.

А встречный пройдет – обернется назад,

И скажет: «Судья сей и мудр, и богат!»

Раз вышел в чалме наш судья за порог, —

А вор на дороге его подстерег,

Сорвал с головы ту большую чалму —

И дёру! Но крикнул судья наш ему:

«Эй ты, столь проворный и быстрый в ходьбе,

Сперва посмотри, что́ досталось тебе,

Что́ спрятал в чалме я – проверь, поищи,

И если понравится, дальше тащи!»

И вор размотал ту чалму: из нее

Посыпались вата, обрезки, тряпье,

И рвань закружилась, и пыль поднялась,

И клочья упали в дорожную грязь.

Не сразу ворюга опомниться смог:

В руках у него – только ткани кусок!

Топтать эту ткань стал обиженный вор:

«Хитрец лицемерный! Меня ты провел!

Ты сам хуже вора, хоть стар ты и сед:

Я думал, что мне обеспечен обед!»

То слыша, в ответ рассмеялся судья:

«Пустое ты мелешь, неправда твоя —

Для многих других я обманщиком был,

Тебе одному я всю правду открыл!»

Воющий муэдзин

Муэдзин, провозглашающий с минарета призыв к молитве, символизирует проповедника, а голос – внутренние, душевные, качества этого учителя веры. Рассказ подчеркивает, что нередко основное впечатление на ученика оказывает та форма, в которой преподносится поучение («не пел он, а выл»). Свойства души самого наставника обязательно отражаются в его наставлениях, поэтому оскверненность его сердца («вой, содрогающий ночь») может произвести на слушателей воздействие, полностью обратное ожидаемому.

Д. Щ.

Воющий муэдзин

Дурной муэдзин в неком городе жил:

Зовя на молитву, не пел он, а выл.

Так дико звучал с минарета призыв,

Что всяк содрогался, ни мертв и ни жив.

Под вечер заслышав тот голос вдали,

Всю ночь горожане уснуть не могли,

И сами уж взвыли от жизни такой!

Призвав муэдзина, совет городской

Вручил ему полный кошель серебра:

«Наш друг, тебе в путь отправляться пора!

Нельзя, чтобы пеньем прекрасным таким

Лишь мы наслаждались! Ты край наш покинь,

Пусть люди услышат и в прочих местах,

Сколь громко тобой прославляем Аллах!

Призывы твои, предварив Страшный суд,

Пусть их ужаснут и от ада спасут!»

И наш муэдзин к каравану пристал,

Чтоб в Мекку податься, к священным местам.

Случилось, что ночь проводил караван

В краю иноверцев, в земле христиан.

И вот муэдзин преисполнился сил —

К молитве ночной призывая, завыл!

Корили его: «Зря распелся ты тут —

Вдруг толпы неверных на нас нападут?!»

Но утром явился к ним в стан лишь один,

Веселый и радостный, христианин.

Он кланялся всем, был он счастлив до слез,

С собой дорогие подарки он нес:

«Где ваш муэдзин, где тот славный герой,

Что спас мою дочку ночною порой?»

Сказали ему: «Это, верно, обман,

Ведь за ночь никто не покинул наш стан!»

А он: «Я всю правду поведаю вам:

Давно моя дочь полюбила Ислам,

И клятву ее повторяли уста:

«В Ислам перейду, отступлюсь от Христа!»

Скорбел я и слезы пред Господом лил,

Ее возвратить к вере предков молил.

И вот среди ночи знак свыше нам был —

К молитве зовя, муэдзин ваш завыл!

И в страхе спросила меня моя дочь:

«Что это за вой, содрогающий ночь?»

А я отвечал ей: «Всегда так ревут,

Когда мусульман на молитву зовут!»

Она же вскричала: «О ужас и страх!

Насколько прекраснее пенье в церквах!»

Под вой этот дикий я сладко заснул,

Хоть долго еще он призыв свой тянул:

Ведь ваш муэдзин, проревев, словно мул,

Строптивую дочь мою в церковь вернул!»

Суфий, судья и сейид

Притча аллегорически повествует о разладе между тремя подходами к религии, которые в действительности призваны взаимно дополнять друг друга: суфий олицетворяет мистическое познание, судья (факих – мусульманский законовед) – теоретическое богословие, а сейид (потомок пророка Мухаммада) – практическое наставление в праведности. Помимо этого здесь присутствует скрытое указание на совместную ответственность духа (рух), разума (акл) и животной души (нафс) в прегрешениях человека. Очередность наказаний свидетельствует о причастности ко греху в первую очередь духа («суфий»), во вторую – разума («сейид») и лишь напоследок – плотского начала («факих»). Только действуя вместе, они могут «похитить запретные плоды» из мира («сада»), принадлежащего Творцу («садоводу»), т. е. – совершить грех.