Дорога на плаху - [58]
Николай не может не только участвовать, но и допустить это злое дело. Однако за размышлениями он забыл о запертой двери комнаты в квартире Кузнецовых. Если его догадка верна, то менты могут ожидать их у Рябуши. И тогда живым не уйдешь. Они уже сели им на хвост, Николай давно заметил поношенную «шестерку», которая приклеилась за ними почти от самых Кузнецовых. Можно свернуть в любой двор, шеф не знает адреса Рябуши и в первом подъезде замочить его. Но успеет ли Николай выхватить пистолет: реакция у Костячного звериная, он на взводе, а малейшее подозрительное движение спровоцирует его на выстрел. Самый удобный момент, когда буду открывать двери подъезда. Но Костячный может не пойти в подъезд без Обмороженного. Словом, ущелье сужается и за поворотом.
— Что-то ты, Николай не весел? — спросил Игорь, — что за мысли у тебя бродят, поделись.
— Я думаю, как бы Обморозок не попутал адрес. И сколько у нас на все про все времени?
— Вопрос — ответ, доказательства. Если растрепалась — уходим. Если нет — Обморозок остается один.
Николай посмотрел в зеркало заднего вида. «Шестерка» нагло прет за ними, не отрываясь. Но почему менты даже не скрывают своего преследования? Уверены в себе и собираются брать Костячного? Неужели они так и будут сидеть на хвосте? Может, простая случайность. Парни лихие и торопятся, а я нервничаю. Если Обморозок еще не приехал, чем-нибудь вспугну шефа. Той же «шестеркой». Может визит отложит. Хотя это не в его правилах. Если сделать аварию, Костячный поймет причину и тут же прикончит его. Можно припечатать Костячного вон к тому грузовику. Но пострадают ни в чем не повинные водители: встречные потоки идут плотные. Самому тоже жить хочется и на свободе. Не годится. Решу вопрос в подъезде: «шестерка» отвалила влево, уходит к дому. Но и ему сюда же, только с другой стороны, еще почти квартал. Когда въехал во двор, то увидел машину Кира Обморозка. Она стояла на площадке, а сам он дымил сигаретой в салоне. Николай подрулил к нему и увидел поношенную «шестерку», въезжающую с той стороны двора и направляющуюся на соседнюю площадку.
«Не могло у тебя, мерзавца, колесо лопнуть по дороге», — зло подумал о подручном Николай. Быстро подошел к нему, бросил:
— Пошли, сорок пятая квартира.
Парни в «шестерке» вытряхиваться не спешили, подняли гвалт, замахали руками.
«Пижоны», — подумал Николай и двинулся вслед за выскочившим из машины Обморозком, который прихватил свой железный чемоданчик.
«Жаль во дворе много свидетелей, придется рисковать в подъезде и, если повезет, ложиться на дно».
— Шеф, — тихо сказал Николай, — что-то мне не нравятся парни в «шестерке». Войдем в подъезд — они за нами, надо бы упредить.
— Давай, быстро, их только трое. Если что, встретим на площадке.
Теперь можно не опасаться, что выстрел шефа опередит его. Как только вошли в подъезд, выхватили пистолеты. Подъезд — тоже ущелье, с каждого этажа на тебя может смотреть снайперская винтовка. Впереди глухие шаги Обморозка. Проскочили на первую площадку и оттуда все внимание на входную дверь. Она не открывалась. Несколько секунд наблюдали за дверью. Николай знал, что Костячный в бронежилете и, улучив мгновение, нажал на спуск. Пуля беззвучно пробила лоб Костячному. Не глядя, как тот с шумом падает, бросился кверху упредить Обморозка. Но было поздно: оттуда с грохотом летел Кирилл.
Афганец не видел снайпера, но почувствовал легкий укол в шею. Он вскинул пистолет, но не поймал цели.
«Точный снайперский выстрел, — пронеслось в сознании афганца, — но где этот снайпер, дай, я тебя достану!» Но, увы, его пистолет с легким стуком падает на бетон, а сам он, как и Обмороженный, кубарем полетел вниз. Афганец распластался на площадке рядом с трупом Костячного. Обмороженный же, проскочил вниз, и его могучая фигура очутилась у двери подъезда. Но страшный удар отбросил тушу едва ли не в полтора центнера весом туда, где шли ступеньки в подвал, огражденные перилами. Киру крепко не повезло: верхняя часть перил была сорвана, и несколько арматурин торчали пиками с корявыми примазками сварки. На эти пики и рухнул всей своей мощью Обмороженный. Раздался дикий рев, затем жуткий храп: две арматурины прошили тело человека, он почти висел на страшной рогатине, едва касаясь левой ногой ступеньки, ища опоры.
Парни из «шестерки» распахнули двери, чтобы лучше видеть, что же произошло с амбалом. Сверху тащили безвольно обмякшего, но живого афганца, руки его были заломлены за спину и схвачены наручниками.
— В машину его, — раздалась команда.
Парни поволокли тело дальше.
— Что с Обморозком? — спросил старший из оперативников.
— Нокаут, неудачное приземление, посмотри.
Старший глянул и брезгливо поморщился.
— Волку — волчья смерть. Настоящая живодерня. Однако не мешало бы его допросить, пока не отдал дьяволу душу. Магнитофон.
Обмороженный стонал, кровь сочилась из его ран, окрашивая белую рубашку в рубиновый цвет.
— Снимите меня, ради Бога, — простонал он.
— Бога вспомнил, — со злостью сказал старший. — Мы тебя снимем, даже попытаемся спасти, если ты нам скажешь: кто убил и надругался над актрисой Савиновой?
Памяти Горчева. Оффлайн-копия ЖЖ dimkin.livejournal.com, 2001-2004 [16+].
«…Любое человеческое деяние можно разложить в вектор поступков и мотивов. Два фунта невежества, полмили честолюбия, побольше жадности… помножить на матрицу — давало, скажем, потерю овцы, неуважение отца и неурожайный год. В общем, от умножения поступков на матрицу получался вектор награды, или, чаще, наказания».
«Варшава, Элохим!» – художественное исследование, в котором автор обращается к историческому ландшафту Второй мировой войны, чтобы разобраться в типологии и формах фанатичной ненависти, в археологии зла, а также в природе простой человеческой веры и любви. Роман о сопротивлении смерти и ее преодолении. Элохим – библейское нарицательное имя Всевышнего. Последними словами Христа на кресте были: «Элахи, Элахи, лама шабактани!» («Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил!»).
В спальных районах российских городов раскинулись дворы с детскими площадками, дорожками, лавочками и парковками. Взрослые каждый день проходят здесь, спеша по своим серьезным делам. И вряд ли кто-то из них догадывается, что идут они по территории, которая кому-нибудь принадлежит. В любом дворе есть своя банда, которая этот двор держит. Нет, это не криминальные авторитеты и не скучающие по романтике 90-х обыватели. Это простые пацаны, подростки, которые постигают законы жизни. Они дружат и воюют, делят территорию и гоняют чужаков.
Детство – целый мир, который мы несем в своем сердце через всю жизнь. И в который никогда не сможем вернуться. Там, в волшебной вселенной Детства, небо и трава были совсем другого цвета. Там мама была такой молодой и счастливой, а бабушка пекла ароматные пироги и рассказывала удивительные сказки. Там каждая радость и каждая печаль были раз и навсегда, потому что – впервые. И глаза были широко открыты каждую секунду, с восторгом глядели вокруг. И душа была открыта нараспашку, и каждый новый знакомый – сразу друг.
После развода родителей Лиззи, ее старшая сестра, младший брат и лабрадор Дебби вынуждены были перебраться из роскошного лондонского особняка в кривенький деревенский домик. Вокруг луга, просторы и красота, вот только соседи мрачно косятся, еду никто не готовит, стиральная машина взбунтовалась, а мама без продыху пишет пьесы. Лиззи и ее сестра, обеспокоенные, что рано или поздно их определят в детский дом, а маму оставят наедине с ее пьесами, решают взять заботу о будущем на себя. И прежде всего нужно определиться с «человеком у руля», а попросту с мужчиной в доме.