Дорога - [15]

                           V

И здесь, художница, мне суждено

                                                  вас встретить

В год потрясений, в сорок третий —

Суровый год геройства и побед.

Блокады прорванной еще дымится след.

Еще свежи под ледяною пленкой

Фугасных бомб зловещие воронки.

Они, как раны в снежной белизне,

На Выборгской зияют стороне.

Сидим и друг на друга смотрим мы.

Ищу следов мучительной зимы.

Я вижу их. Но все ж, крепка порода

В закале страшного сорок второго года!

След на руках. Вот так, до синевы

Они у нас надолго промерзали,

Когда зубец пилы мы в них вонзали,

Когда тащили ведра из Невы.

Смотрю гравюры. Перечень трудов,

За этот год исполненных, читаю.

Я вашу жизнь геройством называю,

Других не подбирая слов.

Вы улыбаетесь: «Геройство? Почему?

Не понимаю. Проще и точнее:

Верна самой себе, искусству своему

И городу. Иначе — не умею.

Иначе — смерть, подорванные корни».

И в комнате становится просторней

От этих слов, и дышится легко.

Художница! Как просто, глубоко

Определили вы и подвиг этой жизни,

И смысл искусства, верного Отчизне.

Три верности! Себе, ему и ей,

Бессмертной Родине, истоку наших дней.

Три верности! Мы их соединим

В одну — великую, и с нею победим!

1943

«Ты пишешь письма, ты зовешь…»

Ты пишешь письма, ты зовешь,

Ты к жизни сытой просишь в гости.

Ты прав по-своему. Ну что ж!

И я права в своем упорстве.

Мне это время по плечу, —

Не думай, что изнемогаю.

За битвой с песнею лечу

И в ногу с голодом шагаю.

И если надо выбирать

Судьбу — не обольщусь другою.

Утешусь гордою мечтою —

За этот город умирать!

«С детства трусихой была…»

С детства трусихой была,

С детства поднять не могла

Веки бессонные Вию.

В сказках накопленный хлам

Страх сторожил по углам,

Шорохи слушал ночные.

Крался ко мне вурдалак,

Сердце сжимала в кулак

Лапка выжиги сухая.

И, как тарантул, впотьмах,

Хиздрик вбегал на руках,

Хилые ноги вздымая.

А домовой? А Кащей?

Мало ль на свете вещей,

Кровь леденящих до дрожи?

Мало ль загробных гонцов,

Духов, чертей, мертвецов

С окаменевшею кожей?

Мало ль бессонных ночей

В бреднях, смолы горячей,

Попусту перегорало?

Ныне пришли времена, —

Жизнь по-простому страшна,

Я же бесстрашною стала.

И не во сне — наяву

С крысою в кухне живу,

В обледенелой пустыне.

Смерти проносится вой,

Рвется снаряд за стеной, —

Сердце не дрогнет, не стынет.

Если на труп у дверей

Лестницы черной моей

Я в темноте спотыкаюсь, —

Где же тут страх, посуди?

Руки сложить на груди

К мертвому я наклоняюсь.

Спросишь: откуда такой

Каменно-твердый покой?

Что же нас так закалило?

Знаю. Об этом молчу.

Встали плечом мы к плечу —

Вот он, покой наш и сила!

В лазарете

Ей было суждено не умереть, а жить.

И в перевязочной не проронила звука.

Но лоб испариной ей увлажнила мука,

Она просила губы освежить.

«Жить буду!» — вдруг сказала. Сорвала

Повязку с глаз и сестрам улыбнулась.

Тогда старуха, что над ней нагнулась,

Как тень от изголовья отплыла,

Не в силах подкосить летящего крыла.

Возвращение

Ждет у моря израненный город,

Мне к его изголовью пора.

Распахнула у шубы мне ворот,

Тайно крестит меня сестра.

И, подхвачена бурей железной,

Отрываюсь легко от земли

И лечу над привычною бездной

В полыханье заката вдали.

Как и надо для летной погоды,

Ветер сух, но все крепче, острей, —

Встречный, с запада, веющий йодом,

Ветер Балтики, ветер морей.

И уже узнаю сквозь туманы,

В серебристых разливах воды,

Город, славой венчающий раны,

Город преодоленной беды.

Протянувший каналы, как струны,

Вдоль решеток дворцов и садов,

Самый мужественный, самый юный,

Самый верный среди городов!

Весна 1943 года

Наперекор событиям — живу

И радуюсь апрельской непогоде.

Гляжу с моста на бурную Неву —

Свистит и суетится пароходик,

И манит к странствиям весенняя вода,

И дует ветер корабельный.

А плыть куда? В какие города?

Когда доплыть нельзя нам и до Стрельны.

Блокада! Вот оно, проклятое кольцо,

Невы свободной тяжкое удушье,

И запах гари с берега, в лицо,

И облаков весенних равнодушье.

Нет! Мимо, мимо пролетай, апрель!

Еще ты мне не сверстник, не попутчик.

Закалена и выстрадана цель,

Мне от нее не отвлекаться лучше!

«В три дня с ледоходом управиться…»

В три дня с ледоходом управиться

Успела Нева-красавица,

И я видеть с моста могла,

Как по самой по серединке,

На последней, на ладожской льдинке

Немецкая каска плыла.

А над каскою чайка кружила,

Словно вражий трофей сторожила,

Покуда не скрылся из глаз.

Был закат цвета крови и меди,

И о новой, о крымской победе

Извещали по радио нас.

«Блокады прорвав удушье…»

Блокады прорвав удушье,

В город ветер ворвался с кочевья.

Неужели весна? Черной тушью

Нарисованы в небе деревья.

А мосты над Невой — как радуги.

Под мостами — крикливые стайки:

Подгоняют льдину из Ладоги,

Суетятся балтийские чайки.

Про победы летит с берегов реки

Громкий радиоразговор.

И, почуяв тепло, дистрофики

Выползают из зимних нор.

Неужели весна? Все та же,

Что сводила когда-то с ума?

Что без зова приходит на стражу

И без спроса уходит сама?

Тишина

День странно тихий. Он такой,

Каким давным-давно уж не был.

И мы, как воду, пьем покой

Непотревоженного неба.

Нам тишина — почти обновка,

Почти что — возвращенный рай,

Уже на прежних остановках

Спокойно люди ждут трамвай.

И гусеница ребятишек

По солнцу в ближний сквер ползет.

Теперь ничто их не спугнет, —