Дорога - [16]

Капель одна с весенней крыши

На них, быть может, упадет.

О город мой! Дышать мне вольно,

В лицо мне веет ветер твой, —

Что ж мне не весело, а больно

Глядеть в просторы за Невой?

И думать пристально, бесцельно

О тех, кого я не верну,

Кто пал за Пулково, за Стрельну,

За нас, за эту тишину…

«Сердце трудное не радо…»

Сердце трудное не радо,

Чем его ни ублажай,

Даже солнцем Ленинграда,

Даже тем, что снова май.

Память зреет, память мучит,

И не мил мне белый свет.

И не праздновать бы лучше

Мне на празднике побед!

По пятам за мною следом —

Тени, тени… Сколько их!

Салютуя всем победам

Всех соратников живых,

Подымают к небу чашу,

Молят, чашею грозя:

Причаститесь кровью нашей,

Ею брезговать нельзя!

«Майский жук прямо в книгу с разлета упал…»

Майский жук прямо в книгу с разлета упал,

На страницу раскрытую — «Домби и сын».

Пожужжал и по-мертвому лапки поджал.

О каком одиночестве Диккенс писал?

Человек никогда не бывает один.

«Если птица залетит в окно…»

Если птица залетит в окно,

Это к смерти, — люди говорят.

Не пугай приметой. Все равно

Раньше птиц к нам пули залетят.

Но сегодня, — солнце ли, весна ль, —

Прямо с неба в комнату нырнул

Красногрудый, стукнулся в рояль,

Заметался и на шкаф порхнул.

Снегирек, наверно, молодой!

Еле жив от страха сам, небось.

Ты ко мне со смертью иль с бедой

Залетел, непрошеный мой гость?

За диван забился в уголок.

Все равно! — к добру ли, не к добру,

Трепетанья птичьего комок,

Жизни дрожь в ладони я беру,

Подношу к раскрытому окну,

Разжимаю руки. Не летишь?

Все еще не веришь в глубину?

Вот она! Лети, лети, глупыш,

Смерти вестник, мой недолгий гость!

Ты нисколько не похож на ту,

Что влетает в комнаты, как злость,

Со змеиным свистом на лету.

1943

«Лето ленинградское в неволе…»

Лето ленинградское в неволе.

Все брожу по новым пустырям,

И сухой репейник на подоле

Приношу я в сумерках к дверям.

Белой ночью все зудит комарик,

На обиды жалуется мне.

За окном шаги на тротуаре —

Кто-то возвращается к жене…

И всю ночь далекий запах гари

Не дает забыть мне о войне.

Лето 1943

Гроза над Ленинградом

Гром, старый гром обыкновенный

Над городом загрохотал.

— Кустарщина! — сказал военный,

Махнул рукой и зашагал.

И даже дети не смутились

Блеснувших молний бирюзой.

Они под дождиком резвились,

Забыв, что некогда крестились

Их деды под такой грозой.

И празднично деревья мокли

В купели древнего Ильи.

Но вдруг завыл истошным воплем

Сигнал тревоги, и вдали

Зенитка рявкнула овчаркой,

Снаряд по тучам полыхнул,

Так неожиданно, так жарко

Обрушив треск, огонь и гул.

— Вот это посерьезней дело! —

Сказал прохожий на ходу,

И все вокруг оцепенело,

Почуя в воздухе беду.

В подвалах затаились дети,

Недетский ужас затая.

На молнии глядела я…

Кого грозой на этом свете

Пугаешь ты, пророк Илья?

«А муза не шагает в ногу…»

А муза не шагает в ногу, —

Как в сказке, своевольной дурочкой

Идет на похороны с дудочкой,

На свадьбе — плачет у порога.

Она, на выдумки искусница,

Поет под грохот артобстрела

О том, что бабочка-капустница

В окно трамвая залетела,

О том, что заросли картошками

На поле Марсовом зенитки

И под дождями и бомбежками

И те и эти не в убытке.

О том, что в амбразурах Зимнего

Дворца пустого — свиты гнезда

И только ласточкам одним в него

Влетать не страшно и не поздно,

И что легендами и травами

Зарос, как брошенная лира,

Мой город, осиянный славами,

Непобежденная Пальмира!

«Этот год нас омыл, как седьмая щелочь…»

Этот год нас омыл, как седьмая щелочь,

О которой мы, помнишь, когда-то читали?

Оттого нас и радует каждая мелочь,

Оттого и моложе как будто бы стали.

Научились ценить все, что буднями было:

Этой лампы рабочей лимит и отраду,

Эту горку углей, что в печи не остыла,

Этот ломтик нечаянного шоколаду.

Дни «тревог», отвоеванные у смерти,

Телефонный звонок — целы ль стекла? Жива ли?

Из Елабуги твой самодельный конвертик,—

Этих радостей прежде мы не замечали.

Будет время, мы станем опять богаче,

И разборчивей станем и прихотливей,

И на многое будем смотреть иначе,

Но не будем, наверно не будем счастливей!

Ведь его не понять, это счастье, не взвесить!

Почему оно бодрствует с нами в тревогах?

Почему ему любо цвести и кудесить

Под ногами у смерти, на взрытых дорогах?

«По радио дали тревоги отбой…»

По радио дали тревоги отбой.

Пропел о покое знакомый гобой.

Окно раскрываю, и ветер влетает,

И музыка с ветром. И я узнаю

Тебя, многострунную бурю твою,

Чайковского стон лебединый, Шестая, —

По-русски простая, по-русски святая,

Как родины голос, не смолкший в бою!

«Непредвиденный случай…»

Непредвиденный случай,

Иль удача моя,

Или просто живучей

Уродилася я,—

Но была не легка мне

Участь, — день изо дня,

Так вот, с камня на камень

Перепрыгивать пламень

Над пучиной огня.

Угадать направленье,

Сил удвоить запас,

Чтобы ни на мгновенье

Дальний берег спасенья

Не терялся из глаз.

Верить, верить со страстью

В этот берег, такой

Очевидный, что счастья

Слышать пульс под рукой…

О какой же геройской

Говоришь ты судьбе?

Это все только поиски

Троп, ведущих к тебе.

«Старик Кутузов…»

Старик Кутузов,

Лукавая лиса,

Загнал французов

В Смоленские леса.

Была удача

Сто тридцать лет назад!

Теперь иначе

Спасем мы Ленинград.

Хитрей подъедем,

Не в лес пошлем врага

И не к медведям,

А к черту на рога!

У трофейной пушки

Стоит короткая, как жаба,

Пудовую разинув пасть.