Дорога - [14]

И что полдень жатвы недалек,

Если даже здесь, на тротуаре,

Каблуком раздавлен василек.

Понимаю, что в блокаде лето,

И, как чудо, здесь, на мостовой,

Каменноостровского букета

Я вдыхаю запах полевой.

Лето 1942

Отъезд

I. «Паровозик свистнул тощий…»

                      I

Паровозик свистнул тощий,

И махнул платок — прости!

Чем старее мы, тем проще

Нам и эту боль снести.

Только с сердцем сладить надо,

Крепко сжать его в комок.

Так. Прощай, моя отрада.

Добрый путь тебе, сынок.

II. «А писем нет. И мы уж перестали…»

                          II

А писем нет. И мы уж перестали

Ждать дня, который вместе проведем.

Дрожит на люстре и звенит хрусталик,

Зенитки бухают и сотрясают дом.

А за окном ханжой сирена воет,

О гибели, проклятая, скулит.

Беспечность ли, желанье ли покоя

Мне в эту гибель верить не велит?

Пишу стихи, и к смерти не готова

Я в эти дни. А ты? Ты к ней готов?

Открытку с фронта, два бы только слова,

Хотя бы молнию, что жив ты и здоров!

«Раны лечат только временем…»

Раны лечат только временем,

Срок не далеко.

Даже смерть простым забвением

Залечить легко.

Будет день — на небо ясное

Тишина взойдет.

Из-за облака фугасная

К нам не упадет.

Будет день — в прихожей маленькой

Будет толчея.

Я стяну с внучонка валенки.

Вот она — семья!

Затопочут ножки быстрые

В комнату мою.

Я до той минуты выстою,

Клятву в том даю.

Если ж нет… Сотрется временем,

Станет — далеко.

Даже смерть простым забвением

Залечить легко.

Читая Диккенса

Никнет, дрожит фитилек,

Копоти больше, чем света.

Но ни один огонек

Не был дороже, чем этот.

Диккенс забытый. Добром

Дышит бессмертным страница.

И сострадания бром

С повестью в сердце струится.

Тьма за окном, как в аду.

Что эта тьма затаила?

Чую, с добром не в ладу

Ночи нечистая сила.

Слышу, взрывается мрак,

Бьет пулемет под сурдинку.

Снова проклятый маньяк

Смерти заводит волынку.

Что ему светлая ширь

Дум, милосердье любови?

Крови возжаждал, упырь,

Уничтоженья и крови!

Никнет, дрожит фитилек,

Словно на тоненьком стебле

Сел золотой мотылек,

Ветра дыханьем колеблем.

Но, принимая из рук

В руки его, как лампаду,

Мы пронесем его, друг,

Через войну и блокаду.

Новогодний тост

М. Н. Филипповой

Машенька! Нам город не прощает

Слез и жалоб, расточенных зря.

Дела много. Больше, чем вмещает

Зимний день короткий декабря.

Этот день мы вытянем, как жребий,

Стойкие в удачах и в беде,

И не будем говорить о хлебе,

И не будем думать о еде.

Мы с тобою не герои. Люди

Фронта мы, каленые сердца.

Нам понятен разговор орудий,

Ясен довод пули и свинца.

Иногда и похандрить придется,

Повстречать бессонницей зарю.

С орденом Никола твой вернется,

В сотый раз тебе я говорю!

Машенька, давай не подкачаем,

Вахту ленинградскую держа!

Сорок третий мы вдвоем встречаем.

Нет вина, что ж — чокнемся и чаем,

Каждым часом дружбы дорожа!

Три верности Письмо

А. П. Остроумовой-Лебедевой

I. «При встрече с вами память привела…»

                         I

При встрече с вами память привела

Тридцатилетней давности дела.

День петербургский, серенький такой,

Струится дождь по стеклам мастерской,

И вы, соседка по мольберту, рядом,

Палитрой заслоняя мне окно,

Откинулись, окидывая взглядом

Мазок, положенный на полотно.

На животе натурщицы в то утро —

Вы помните? — всей гаммой перламутра

Светилась кожа, и такой она

В этюде вашем запечатлена.

II. «Вы молоды еще. Но каждый вернисаж…»

                           II

Вы молоды еще. Но каждый вернисаж

В салонах «Мир искусства» — праздник ваш.

Бакст, Сомов, Бенуа — мы рядом с ними

В каталогах встречали ваше имя.

И, помнится, не я одна тогда,

Соседством с вами в студии горда,

Не понимала: вы, гравер и мастер,

Зачем вы здесь? И неужели в Баксте

Нуждается ваш изощренный глаз?

Как мы тогда не понимали вас!

Теперь мы знаем: суждено учиться

Художнику всегда. Таким уж он родится.

Таким и был прилежный ваш талант,

Природы вдохновенный лаборант.

III. «Бежали годы. В Детскосельском парке…»

                          III

Бежали годы. В Детскосельском парке

Другая встреча с вами. Полдень жаркий.

Благоухает скошенное сено.

Чугунная скамья. Альбомчик неизменный

У вас в руках. Я к вам не подошла.

Кругом такая тишина была,

В какой беседуют с природою творцы,

В какой рождаются искусства образцы.

Свернув с пути, я на «Большой каприз»

Взбежала, помню, поглядела вниз

И видела серебряные ивы,

Которые вы кистью торопливой,

Разливами воздушной акварели

В альбоме в этот день запечатлели.

Да! Вы из тех, кому судьбою дан

С природою пожизненный роман.

Вот почему так не хотелось мне

Мешать свиданью с ней наедине.

Я шла и думала о том, как вы богаты,

Как защищают вас искусства латы

От суеты, от лести, от ударов,

От страсти сокрушительных пожаров,

И, завистью томимая и грустью,

Сама тянулась к творческому устью.

IV. «Когда глядишь на эти сочетанья…»

                           IV

Когда глядишь на эти сочетанья

Сугробов с охрой каменного зданья,

На пепел облаков, пересеченный

Береговой Ростральною колонной,

На кружево оград под кущами дерев,

На камень у воды, где лапу поднял лев, —

В цветной гравюре, взятой наугад,

Ты узнаешь: да, это Ленинград.

Как он угадан в белизне и черни

Гравюры вашей! Нежностью дочерней

Рисунок линий строгих отеплен.

И классика и жизнь. Такой нам дорог он.

V. «И здесь, художница, мне суждено вас встретить…»