Дорога - [13]

Какая глушь! Какая тишь!

Да был ли город здесь когда-то?

III. «После ночи дежурства такая усталость…»

                              III

После ночи дежурства такая усталость,

Что не радует даже тревоги отбой.

На рассвете домой возвращалась, шаталась,

За метелью не видя ни зги пред собой.

И хоть утро во тьме уже ртутью сквозило,

Город спал еще, кутаясь в зимнюю муть.

Одиночества час. Почему-то знобило,

И хотелось согреться, хотелось уснуть.

Дома чайник вскипал на железной времянке,

Уцелевшие окна потели теплом,

Я стелила постель себе на оттоманке,

Положив к изголовию Диккенса том.

О, блаженство покоя! Что может быть слаще

И дороже тебя? Да святится тот час,

Когда город наш, между тревогами спящий,

Тишиной утешает недолгою нас.

За водой

Привяжи к саням ведерко,

И поедем за водой.

За мостом крутая горка, —

Осторожней с горки той!

Эту прорубь каждый знает

На канале крепостном.

Впереди народ шагает,

Позади звенит ведром.

Опустить на дно веревку,

Лечь ничком на голый лед, —

Видно, дедову сноровку

Не забыл еще народ!

Как ледышки рукавички,

Не согнуть их нипочем.

Коромысло с непривычки

Плещет воду за плечом.

Кружит вьюга над Невою,

В белых перьях, в серебре…

Двести лет назад с водою

Было так же при Петре.

Но в пути многовековом

Снова жизнь меняет шаг,

И над крепостью Петровой

Плещет в небе новый флаг.

Не фрегаты, а литые

Вмерзли в берег крейсера, —

И не снилися такие

В мореходных снах Петра.

И не снилось, чтобы в тучах

Шмель над городом кружил

И с гудением могучим

Невский берег сторожил.

Да! Петру была б загадка:

Лязг и грохот, танка ход,

И за танком — ленинградка,

Что с винтовкою идет.

Ну, а мы с тобой ведерко

По-петровски довезем.

Осторожней! Видишь — горка.

Мы и горку обогнем.

20 декабря 1941

«Смерти злой бубенец…»

Смерти злой бубенец

Зазвенел у двери.

Неужели конец?

Не хочу. Не верю!

Сложат, пятки вперед,

К санкам привяжут.

— Всем придет свой черед, —

Прохожие скажут.

Не легко проволочь

По льду, по ухабам.

Рыть совсем уж невмочь

От голода слабым.

Отдохни, мой сынок,

Сядь на холмик с лопатой,

Съешь мой смертный паек,

За два дня вперед взятый.

Февраль 1942

На улице

I. «Иду в темноте, вдоль воронок…»

                      I

Иду в темноте, вдоль воронок.

Прожекторы щупают небо.

Прохожие. Плачет ребенок

И просит у матери хлеба.

А мать надорвалась от ноши

И вязнет в сугробах и ямах.

— Не плачь, потерпи, мой хороший, —

И что-то бормочет о граммах.

Их лиц я во мраке не вижу,

Подслушала горе вслепую,

Но к сердцу придвинулась ближе

Осада, в которой живу я.

II. «На салазках, кокон пряменький…»

                      II

На салазках, кокон пряменький

Спеленав, везет

Мать заплаканная, в валенках,

А метель метет.

Старушонка лезет в очередь,

Охает, крестясь:

«У моей, вот тоже, дочери,

Схоронен вчерась.

Бог прибрал, и, слава господу,

Легше им и нам.

Я сама-то скоро с ног спаду

С этих со́ ста грамм».

Труден путь, далек до кладбища,

Как с могилой быть?

Довезти сама смогла б еще, —

Сможет ли зарыть?

А не сможет — сложат в братскую,

Сложат, как дрова,

В трудовую, ленинградскую,

Закопав едва.

И спешат по снегу валенки, —

Стало уж темнеть.

Схоронить трудней, мой маленький,

Легче умереть.

III. «Шаркнул выстрел. И дрожь по коже…»

                III

Шаркнул выстрел. И дрожь по коже,

Точно кнут обжег.

И смеется в лицо прохожий:

«Получай паек!»

За девицей с тугим портфелем

Старичок по панели

Еле-еле

Бредет.

«Мы на прошлой неделе

Мурку съели,

А теперь — этот вот…»

Шевелится в портфеле

И зловеще мяукает кот.

Под ногами хрустят

На снегу оконные стекла.

Бабы мрачно, в ряд

У пустого ларька стоят.

«Что дают?» — «Говорят,

Иждивенцам и детям — свекла».

IV. «Обледенелая дорожка…»

                    IV

Обледенелая дорожка

Посередине мостовой.

Свернешь в сторонку хоть немножко, —

В сугробы ухнешь с головой,

Туда, где в снеговых подушках

Зимует пленником пурги

Троллейбус, пестрый, как игрушка,

Как домик бабушки Яги.

В серебряном обледененье

Его стекло и стенок дуб.

Ничком, на кожаном сиденье

Лежит давно замерзший труп.

А рядом, волоча салазки,

Заехав в этакую даль,

Прохожий косится с опаской

На быта мрачную деталь.

V. «За спиной свистит шрапнель…»

                      V

За спиной свистит шрапнель.

Каждый кончик нерва взвинчен.

Бабий голос сквозь метель:

«А у Льва Толстого нынче

Выдавали мервишель!»

Мервишель? У Льва Толстого?

Снится, что ли, этот бред?

Заметает вьюга след.

Ни фонарика живого,

Ни звезды на небе нет.

VI. «Как привиденья беззаконные…»

                      VI

Как привиденья беззаконные,

Дома зияют безоконные

На снежных площадях.

И, запевая смертной птичкою,

Сирена с ветром перекличкою

Братаются впотьмах.

Вдали, над крепостью Петровою,

Прожектор молнию лиловую

То гасит, то зажжет.

А выше — звездочка булавкою

Над Зимней светится канавкою

И город стережет.

VII. «Идут по улице дружинницы…»

                    VII

Идут по улице дружинницы

В противогазах, и у хобота

У каждой, как у именинницы,

Сирени веточка приколота.

Весна. Война. Все согласовано.

И нет ни в чем противоречия.

А я стою, гляжу взволнованно

На облики нечеловечии.

VIII. «Вдоль проспекта, по сухой канавке…»

                     VIII

Вдоль проспекта, по сухой канавке,

Ни к селу ни к городу цветы.

Рядом с богородицыной травкой

Огоньки куриной слепоты.

Понимаю, что июль в разгаре