Дорога - [11]

Над ней крыло трепещет на амуре.

А рядом — холодеющий закат,

И мирт, и плющ в развалинах Лоррена.

Я возвращаюсь мыслями назад,

На кладбище надежд моих и тлена.

Воспоминания! Художник, не они ль

Вечерней жизнью нашей правят?

Закатов наших бронзовую пыль

В бессмертные виденья плавят?

Вздохнем и постоим. Густеет тень.

Проходит сторож со звонком по залам.

Так короток декабрьский этот день,

Так незаметно я устала.

И в сумерках, спускаясь на гранит

Дворцовой набережной, в вихре вьюги,

Я вспоминаю ласковый магнит —

Улыбку Леонардовой подруги.

«Нас потомки не осудят…»

Нас потомки не осудят,

Не до нас потомкам будет.

Все понятным станет в мире,

Станет дважды два четыре.

В пепле прошлого не роясь,

К свету выйдя из потемок,

Затянув потуже пояс,

В дело ринется потомок.

Потому, что будет дела

Больше, чем рабочих дней,

И мишени для прицела

Будут ближе и точней.

Но, пожалуй, будет нечем

Тешить музы баловство.

Ей на ветреные плечи

Ляжет формул торжество.

И крыла с такою гирей

Ей, крылатой, не поднять.

Ей, грешившей в старом мире,

Так и чудится опять,

Что, быть может, не четыре —

Дважды два, а снова пять!

«Отшумят пустые шумы…»

М. Л. Лозинскому

Отшумят пустые шумы,

И отсеются дела.

Спросят внуки-многодумы:

Муза чем твоя жила?

Чем дышала в этом мире,

Взрытом бурею до дна?

И уликою на лире

Будет каждая струна.

Ты ответить внукам сможешь,

Не слукавишь для красы.

И терцины им положишь

Дивным грузом на весы.

«Писем связка, стихи да сухие цветы…»

Памяти Марины Цветаевой

Писем связка, стихи да сухие цветы —

Вот и все, что наследуют внуки.

Вот и все, что оставила, гордая, ты

После бурь вдохновенья и муки.

А ведь жизнь на заре, как густое вино,

Закипала языческой пеной!

И луна, и жасмины врывались в окно

С легкокрылой мазуркой Шопена.

Были быстры шаги, и движенья легки,

И слова нетерпеньем согреты.

И сверкали на сгибе девичьей руки,

По-цыгански звенели браслеты!

О, надменная юность! Ты зрела в бреду

Колдовских бормотаний поэта.

Ты стихами клялась: исповедую, жду! —

И ждала незакатного света.

А уж тучи свивали грозовый венок

Над твоей головой обреченной.

Жизнь, как пес шелудивый, скулила у ног,

Выла в небо о гибели черной.

И Елабугой кончилась эта земля,

Что бескрайные дали простерла,

И все та ж захлестнула и сжала петля

Сладкозвучной поэзии горло.

На озере Селигер (1938–1940)

«Какая-то птичка вверху, на сосне…»

Какая-то птичка вверху, на сосне,

Свистит в ля миноре две тонкие нотки.

Я слушаю долго ее в тишине,

Качаясь у берега в старенькой лодке.

Потом камыши раздвигаю веслом

И дальше плыву по озерным просторам.

На сердце особенно как-то светло,

И птичьим согрето оно разговором.

1939. Заречье

«Слышу, как стукнет топор…»

Слышу, как стукнет топор,

В озере булькнет уклейка,

Птичий спугнув разговор,

Свистнет в сосне красношейка.

Лес, словно пена, шипит

Шорохом, шепотом, свистом.

Здравствуй, озерный мой скит!

Нет ни тревог, ни обид

Мне в роднике твоем чистом.

Прогулка

Е. И. и Н. Н. Качаловым

Много дней над Селигером

Ходят тучи хороводом

И не могут разразиться

Ни грозою, ни дождем.

Но сегодня, на прогулке,

По дороге из Заречья

Затопил нас шумный ливень,

Оглушил веселый гром.

Мы, промокшие, бежали

В буйных зарослях оврага,

По спине хлестал и прыгал

Ледяным горохом град.

А за лесом на опушке

Солнце брызнуло из тучи.

Дождь прошел. Сверкали лужи

Под ногами у ребят.

Платье мокрое компрессом

Облепило грудь и ноги,

Было весело и жарко,

В небе реяли стрижи.

А когда нам повстречался

По пути знакомый домик

(Домик-крошка, в три окошка),

Утопающий во ржи, —

И хозяин и хозяйка

На крылечке, под березой

Мокрых встретили гостей, —

Как отрадно было в доме

Сбросить мокрые одежды

Нам, промокшим до костей!

И неплохо было выпить

Целлулоидный стаканчик

Очень крепкого портвейна —

За хозяина с хозяйкой,

За грозу, за первый дождик,

За веселую прогулку,

За божественную жизнь!

1938

«Я не прячу прядь седую…»

Я не прячу прядь седую

В тусклом золоте волос.

Я о прошлом не тоскую —

Так случилось, так пришлось.

Все светлее бескорыстье,

Все просторней новый дом,

Все короче, проще мысли

О напрасном, о былом.

Но не убыль, не усталость

Ты несешь в мой дом лесной,

Молодая моя старость

С соучастницей-весной!

Ты несешь ко мне в Заречье

Самый твой роскошный дар:

Соловьиный этот вечер

И черемухи угар.

Ты несешь такую зрелость

И такую щедрость сил,

Чтобы петь без слов хотелось

И в закат лететь без крыл.

Весна 1939. Заречье

«Белой яхты движенья легки…»

Белой яхты движенья легки,

Ускользающий парус все меньше.

Есть на свете еще чудаки,

Что влюбляются в яхты, как в женщин.

Эти с берега долго глядят

На гонимую ветром Психею,

На ее подвенечный наряд,

На рассыпанный жемчуг за нею…

«В сухом валежнике…»

В сухом валежнике

Шуршит змея.

Ищу подснежники

В овраге я.

Сквозь листья черные,

Едва-едва,

Новорожденная

Сквозит трава.

А дятел тукает,

Долбит кору,

Весна аукает —

Ау, ау…

Апрель 1939. Заречье

«Затуманил осенний дождь…»

Затуманил осенний дождь

Берега твои, Терегощ.

И зловеще и похоронно

Против ветра кричит ворона.

Окровавлен рябины лист,

А березовый — золотист.

Только елки, как богомолки,

Почернели, хранят иголки.

Парус штопаный рыбака

Вздул сырые свои бока.

Мчится — щуку ли догоняет?

Или просто в волнах ныряет?

А в Заречье скрипит забор,

Ветры встретились с двух озер,

Рвут солому, кидают стогом,