Дорога - [17]

И преисподняя могла бы

Такое чудище проклясть.

Гляди, — вот этой раскоряке

Мишенью дивный город был!

Адмиралтейства шпиль, Исакий, —

По ним огонь ее палил.

Ей вырвали из глотки жало

И выбросили из игры

В музей, — а больше бы пристало

Такой лететь в тартарары!

Памяти А. Н. Толстого (1945–1946)

«Давность ли тысячелетий…»

Давность ли тысячелетий,

Давность ли жизни одной

Призваны запечатлеть мы, —

Все засосет глубиной,

Все зацветет тишиной.

Все сохранится, что было.

Прошлого мир недвижим.

Сколько бы жизнь ни мудрила,

Смерть мне тебя возвратила

Вновь молодым и моим.

I. «…И снится мне хутор за Волгой…»

                      I

…И снится мне хутор за Волгой,

Киргизская степь, ковыли,

Протяжно рыдая и долго,

Над степью летят журавли.

И мальчик глядит босоногий

Вослед им и машет рукой:

— Летите, счастливой дороги!

Ищите весну за рекой!

И только по сердцебиенью,

По странной печали во сне

Я вдруг понимаю значенье

Того, что приснилося мне.

Твое это детство степное,

Твои журавли с высоты

Рыдают, летя за весною,

И мальчик босой — это ты.

II. «Я вспоминаю берег Трои…»

                     II

Я вспоминаю берег Трои,

Пустынные солончаки,

Где прах Гомеровых героев

Размыли волны и пески.

Замедлив ход, плывем сторонкой,

Дивясь безмолвию земли.

Здесь только ветер вьет воронки

В сухой кладбищенской пыли,

Да в небе коршуны степные

Кружат, сменяясь на лету,

Как в карауле часовые

У древней славы на посту.

Пески, пески — конца им нету.

Мы взглядом провожаем их

И, чтобы вспомнить землю эту,

Гомера вспоминаем стих.

Но все сбивается гекзаметр

На пароходный ритм винтов…

Бинокль туманится — слезами ль?

Дымком ли с дальних берегов?

Ты говоришь: «Мертва Эллада,

И все ж не может умереть…»

И странно мне с тобою рядом

В пустыню времени смотреть,

Туда, где снова Дарданеллы

Выводят нас на древний путь,

Где Одиссея парус белый

Волны пересекает грудь.

III. «Я желтый мак на стол рабочий…»

                     III

Я желтый мак на стол рабочий

В тот день поставила ему.

Сказал: «А знаешь, между прочим,

Цветы вниманью моему

Собраться помогают очень».

И поворачивал букет,

На огоньки прищурясь мака.

В окно мансарды, на паркет

Плыл Сены отраженный свет,

Павлин кричал в саду Бальзака.

И дня рабочего покой,

И милый труд оберегая,

Сидела рядом я с иглой,

Благоговея и мечтая

Над незаконченной канвой.

Далекий этот день в Пасси

Ты, память, бережно неси.

IV. «Взлетая на простор покатый…»

                      IV

Взлетая на простор покатый,

На дюн песчаную дугу,

Рвал ветер вереск лиловатый

На океанском берегу.

Мы слушали, как гул и грохот

Неудержимо нарастал.

Океанид подводный хохот

Нам разговаривать мешал.

И чтобы так или иначе

О самом главном досказать,

Пришлось мне на песке горячем

Одно лишь слово написать.

И пусть его волной и пеной

Через минуту смыл прилив, —

Оно осталось неизменно,

На лаве памяти застыв.

V. «Ты был мне посохом цветущим…»

                      V

Ты был мне посохом цветущим,

Мой луч, мой хмель.

И без тебя у дней бегущих

Померкла цель.

Куда спешат они, друг с другом

Разрознены?

Гляжу на жизнь свою с испугом

Со стороны.

Мне смутен шум ее и долог,

Как сон в бреду.

А ночь зовет за темный полог:

— Идешь? — Иду.

VI. «Торжественна и тяжела…»

                      VI

Торжественна и тяжела

Плита, придавившая плоско

Могилу твою, а была

Обещана сердцу березка.

К ней, к вечно зеленой вдали

Шли в ногу мы долго и дружно, —

Ты помнишь? И вот — не дошли.

Но плакать об этом не нужно.

Ведь жизнь мудрена, и труды

Предвижу немалые внукам:

Распутать и наши следы

В хождениях вечных по мукам.

VII. «Мне все привычней вдовий жребий…»

                      VII

Мне все привычней вдовий жребий,

Все меньше тяготит плечо.

Горит звезда высоко в небе

Заупокойною свечой.

И дольний мир с его огнями

Тускнеет пред ее огнем.

А расстоянье между нами

Короче, друг мой, с каждым днем.

VIII. «Длинной дорогою жизнь подводила…»

                     VIII

Длинной дорогою жизнь подводила

К этому страшному дню.

Все, что томилось, металось, грешило,

Все предается огню.

Нет и не будет виновных отныне,

Даруй прощенье и мне.

Даруй смиренья моей гордыне

И очищенья в огне.

Когда виден берег (1946–1957)

«На рассвете сон двоится…»

Себе

На рассвете сон двоится,

Холодок какой-то снится,

И сквозь сон из тишины

Нарастает гул струны.

Странный сон, сквозной и хрупкий,

Сон, готовый на уступки…

Жизнь висит на волоске,

Бьется жилкой на виске.

Я хочу сквозь сон пробиться,

Закричать, перекреститься,

Страх осмыслить наяву,

Убедиться, что живу!

И, проснувшись, долго, странно,

На квадрат окна туманный

И на бледную зарю,

Как воскресшая, смотрю.

16 декабря 1947

«Клонятся травы ко сну…»

(Стихотворение без эпитетов)

Т. Б. Лозинской

Клонятся травы ко сну,

Стелется в поле дымок,

Ветер качает сосну

На перекрестке дорог.

Ворон летит в темноту,

Еле колышет крылом —

Дремлет уже на лету…

Где же ночлег мой и дом?

Буду идти до утра,

Ноги привыкли идти.

Ни огонька, ни костра

Нет у меня на пути.

1948

Ландыш

Внучке Кате Толстой

Где он, взбрызнутый росой,

Первый ландыш, ландыш мая,

Тот, что девочкой босой

В светлой роще сорвала я?

Был бубенчиков фарфор

Так невинен, так прозрачен,

Что он в памяти с тех пор

Утру жизни равнозначен.

30 ноября 1948. Больница Эрисмана

«Вот карточка. На ней мне — десять лет…»

Внучке Наташе Толстой

Вот карточка. На ней мне — десять лет.