Дорога длиной в сто лет - [22]

Вначале мне было тяжело учиться и я боялась оскандалиться своим русским языком. Кроме того, в течение недели были дни, когда семинаристки у нас вели практические занятия, и я очень боялась подвести свою учительницу Людмилу Миновну. Эту учительницу я очень любила. Это была высокая, стройная женщина с красивой прической. Носила она всегда черную юбку, белую блузку и черный галстук. Я мечтала, что когда вырасту, буду так же одеваться. Хотя лицо ее было слегка тронуто следами оспы, все дети считали ее красивой. Она была очень хорошей учительницей и чудесным человеком. Все мои знания были получены от нее. Она нас всемерно развивала. Как правильно вести себя на переменах, проводила игры, прогулки по окрестностям, весной ходили за подснежниками и многое, многое другое.

К моей радости, в школе часто устраивались спектакли, а артистами были мы — школьники. Я бывала и цветком, и трубочистом в костюмчиках из сжатой бумаги. Хорошо запомнился мне спектакль, где я была резедой — цветком зеленого цвета, Рахиль Фурман — розой, а Женя — лилией. Запомнились мне и несколько слов из этого спектакля: «Мой кустик не пышен и цвет не богат, но издали слышен мой дивный аромат». Бумажные костюмчики делали наши семинаристки. Это было их практикой. А когда мне пришлось играть гимназиста, маме пришлось обегать всю Добровеличковку, чтобы найти мне настоящую гимназическую форму. На эти спектакли приглашались родители. Для них это была неописуемая радость, учитывая их тогдашний быт.

После спектакля я приходила к бабушке и представляла всю пьесу самолично, во всех ролях. Когда у бабушки собирались покупатели, я забиралась на диван-ящик, в котором летом хранились фрукты для продажи, и начинала представление, выполняя роли всех участников спектакля. Прямо «театр одного актера». Я имела такой огромный успех у всех зрителей, какой вам, ныне читающим, невозможно даже представить.

После двух лет учебы, я настолько осмелела, что решила обратиться к начальнице с неслыханной просьбой. У меня была очень хорошая подруга Эстер Рабинович, дом которой соседствовал с дедушкиным домом. Это была очень некрасивая девочка из бедной семьи. Запомнился мне ее угрюмый отец, работавшим кем-то у помещика. Я не представляла, как такого, никогда не улыбавшегося сурового человека можно любить. Эстеркина мама была красивой, доброй женщиной, но очень неряшливой. В мой замысел я никого не посветила.

Я попросила начальницу принять в школу Эстер. Я сказала ей, что эта девочка из бедной, многодетной семьи и очень хочет учиться. Выслушав мою просьбу, начальница велела привести Эстер к ней. Дома мы ее нарядили и помчались в школу. Начальница устроила ей небольшой экзамен по чтению, грамматике и арифметике. Эстер славилась своими способностями. После этого собеседования начальница дала согласие принять Эстер в школу. И, странное совпадение, что это тоже была суббота, как и тогда когда принимали меня в школу (а может и не совпадение, возможно начальница таким образом проверяла не сильно ли ортодоксальные евреи, дети которых принимаются в школу). Домой мы бежали счастливые, как на крыльях, а у домов на крылечках, на скамейках, на завалинках (невысокий выступ фундамента сельского дома) сидели наши соседи. Они перебрасывались репликами и все как один лузгали жаренные семечки от подсолнуха. Мы бежали и кричали во всю: «Приняли, приняли, приняли!» Узнав в чем дело, все соседи пришли в восторг. В этот раз я увидела, что и Эстеркин отец может улыбаться (очевидно, в жизни ему было не до улыбок). В знак благодарности, он дал мне целых пять копеек — я получила взятку. Эти деньги сразу же пошли в бабушкин оборот — угощаем семечками всех наших подружек.

Моим поступком в семье все остались довольны. Из соседей только Шлема Грабовский выразил недовольство этим поступком моему отцу: «Почему я позаботилась об Эстер, а не об его дочери Тубе?» Отец ответил ему, что, во-первых, я с ним не советовалась, а, во вторых, я сделала правильно, позаботившись о бедной девочке, а он, Шлема, может заплатить за образование своей дочери.

Итак, нас уже шестеро еврейских детей в школе, но особой дружбы между нами нет. У меня лучшими подругами были две русские, а может украинские (так как тогда мы различали только еврейские и не еврейские — другого различия не было) девочки. Это Женя Николенко и Надя Мельниченко. Так как я уже о Жене писала раньше, расскажу о Наде. Надя была добрая, но ленивая душа. Надя жила в центре местечка, а ее отец, по местным масштабам, был крупным бизнесменом. Он владел колбасным магазином и очень хорошей фотографией. Фотография была настолько хорошо оборудована, что даже имела стеклянную крышу. Надя приносила в школу полный портфель колбасы и таких сосисок, что они просвечивались. На большой перемене мы содержимое этого портфеля с огромным удовольствием уничтожали. Сама же Надя была худой и даже зеленой, как голодающая. Училась Надя плохо и все домашние задания списывала у нас.

В школу я выходила с Эстеркой, так как наши дома стояли рядом, затем заходили за Женей. По дороге мы заходили в маленький домовой магазинчик и покупали халву на копейку, которую мне ежедневно давали родители. Эту халву мы уничтожали по дороге. Кроме языка и арифметики у нас были уроки пения, рисования и рукоделия. На уроках закона Божьего еврейские дети могли заниматься чем угодно, лишь бы не мешали проведению урока. Зимой мы сидели в классе,