Дорога длиной в сто лет - [23]

а летом играли в саду.Сад при школе былбольшим и хорошим. Рукоделие нам преподавала Юлия Францевна. Это была крупная, рыжая женщина с топорным лицом. За все годы учебы с ней мы изучали кройку английской женской блузки и мережку, но так ничему и не научились. На уроке пения мы пели хором. На переменах мы прогуливались группками, которые образовывались, как теперь говорится, по интересам. Основным требованием учительницы была тишина. В общем, жили хорошо.

Но иногда в жизни получается плохо и, часто, по собственной вине. Запомнился один прискорбный случай. Маме захотелось улучшить мою внешность. Она подрезала мне волосы спереди, которые свисали на лоб в виде челочки, и заплела две косички. С новой прической прихожу в школу. Взглянув на меня, моя любимая учительница Людмила Миновна, сказала, как отрезала: «Иди домой и придешь, когда отрастут волосы». Я не очень горевала. Ничего страшного — посижу немного дома, а для мамы это была трагедия, тем более что сама она в этом была виновата. Со слезами на глазах она стала умолять учительницу допустить меня к учебе, казня себя за сделанное. Но ведь отрезанного не приклеишь. Сжалившись над матерью, учительница согласилась допустить меня к учебе, при условии, что мне сошьют головной убор в виде белого берета, но присобранного по краям и обшитого кружевом. В таком чепце я на завтра появилась в школе. Мне было стыдно ходить на занятия в этом уборе, тем более что на уроках у нас сидели семинаристки. Но что поделаешь, если мама так убивалась. Мне и у Фишкина было хорошо. Но, я ведь по малолетству не учитывала, что школа эта бесплатная, что после ее окончания можно поступить в гимназию, а Фишкин только давал знания, и за учебу надо было платить немалые деньги, и никакого документа об образовании он не давал. Мне тогда уже было девять лет и мне было стыдно отличаться от других. Надо отдать должное подругам — на переменах каждая из них примеряли на себе этот чепчик и утверждали, что в нем даже красивее, чем пытались меня поддержать. Для современных детей быть отличным от своего окружения даже хорошо, а тогда для меня это было трагедией. У меня волосы растут медленно, так что я долго ходила в этом чепце.

Рождение Лизы

27 сентября 1915 года у меня наконец-то родилась сестра. В это время отца не было дома и все заботы в помощь маме легли уже на меня. Мне было 9 лет и я начала проходить уроки жизни уже не по учебникам. Мама, как и все женщины тогда, рожала дома. Когда предродовые схватки у мамы усилились, я помчалась домой к акушерке. Я ее тороплю, а она не торопится — для нее это привычное дело. Я хватаю ее чемоданчик с принадлежностями и бегу, а дородная акушерка уже меня догоняет. Сестру, в память о моей прабабушке Лее, уже даже в те времена назвали по-современному Лизой.

Первая Мировая война

Шла первая Мировая война и к нам в Добровеличковку начали прибывать новые люди. Из окружающих сел, где евреев было мало, эти люди переезжали под защиту большой еврейской общины.

Примерно в 1916 году недалеко от нас поселилась семья, уехавшая из села. Семья была многодетной. Были и совсем маленькие, были почти взрослые дети, были девочки моего возраста. Семья, как теперь говорят, была коммуникабельной, и дети сразу обзавелись друзьями из местных. Подружилась и я с их девочками. Старшие дети потянулись уже к знаниям, к тому же они лучше местечковых владели русским языком. Зима. Мы с девочками, как всегда, играем на печке. А внизу за столом несколько старших занимаются самообразованием. Они декламируют, разбирают прочитанное и решают арифметические задачи по самоучебнику. Мне и самой нравилась декламация.

Однажды я прислушалась к тому, что делалось внизу у стола. У них не получается решение арифметической задачи, которая мне знакома по школе. Говорю об этом подруге, а та с печки кричит, что у нас на печи есть человек, который знает, как решить эту задачу. Меня тут же снимают с печи и усаживают к столу. Я им объяснила решение этой задачи точно так же, как это делала Людмила Миновна. Успех был грандиозный. Впоследствии они часто прибегали к моей помощи. В это время в нашей семье дела стали плохи. Папа серьезно заболел и ослеп на один глаз. Он не мог работать, и мы проедали нажитое.

В местечке появилась еще одна большая группа «военных новоселов». Это были, так называемые «баройгесе», что в переводе значит обиженные. (Это были обыкновенные дезертиры. Их поступки я, в общем, одобряю. Зачем было отдавать свою жизнь за враждебную евреям царскую власть. Однако, мне, жившему в той же стране, буквально через двадцать пять лет, но при другой власти — власти коммунистов, — трудно себе представить, как столько дезертиров могло жить буквально в открытую в крупном населенном пункте и даже работать. Так приведу факт из моей жизни во время Второй мировой войны. Когда я служил в 1943 году в военном училище в Средней Азии, у нас из части дезертировали два солдата из местных жителей. Они, с помощью родных, прятались в диких зарослях горной реки, но их и там нашли и судили военным трибуналом).

Сдавая им жилье, мама как-то поддерживала наше материальное благополучие. Хочу отметить особенность их проживания. Каждый из них находился на арендуемом жилье либо днем, либо ночью. У нас таких жильцов было двое. Один из них был очень глупым, и мама не хотела ему сдавать жилье, так как нет ничего хуже, чем иметь дело с дураком. Но ее уговорила жена дезертира, ссылаясь на то, что у них много детей. Жена, в отличие от своего мужа, была очень умной женщиной и смогла уговорить маму.