Дорога через Сокольники - [14]
Никадимов выбегает.
Если пронюхали попы, стало быть, в городе знают. Скандал ширится! А событие — еще фантастичнее, чем два часа тому назад!.. Попадет в буржуазную печать. Желтая пресса поднимет вой. Международный скандал!..
В салоне появляется священник о т е ц А л е к с а н д р, устремляется к двери в библиотеку.
Стой! Куда?.. Кто пропустил? (Пытается его остановить.)
На шум из библиотеки выглядывает Щ е г л о в.
Щ е г л о в. Что случилось?
О т е ц А л е к с а н д р. Я к вам! (Взволнован.) Священник из Спасопесковской церкви — отец Александр.
Щ е г л о в. Прошу!.. (Власову.) Насколько я понимаю, Сергей Романович, святой отец жаждет остаться со мной наедине.
Власов неохотно выходит.
Щеглов и отец Александр некоторое время рассматривают друг друга. Щеглов достает из кармана транзистор. Звучат позывные радиостанции «Маяк».
(Не в силах сдержать довольной улыбки.) Последние известия.
О т е ц А л е к с а н д р. Какая марка? (Рассматривает приемник.) Японские лучше.
Щ е г л о в (нахмурился). Итак, чем обязан?
О т е ц А л е к с а н д р. Услышал о факте вашего чудесного воскрешения, и вот…
Щ е г л о в. Решили на нем заработать?
О т е ц А л е к с а н д р. Что вы!.. (Машет руками.) Меня тут не хотели к вам пускать. Сказали, будто факт вашего появления медицински объясним и научно обоснован…
Щ е г л о в. Наврали. Совершенно необъясним и абсолютно необоснован.
О т е ц А л е к с а н д р (расстроен). Необоснован? Но я надеялся…
Щ е г л о в. Понимаю! Все понимаю. Причислить меня к лику святых? Первый советский святой. «Братия, бог явил нам чудо». Да, повезло вам, батюшка. Раз в тысячу лет так повезет… Ну что ж, действуйте! Инструменты у вас с собой? Ну, кадило там, епитрахиль? Кадите! Причисляйте к лику, бог с вами! Правда, я был большим греховодником. И умер, знаете ли, не раскаявшись, и воскрес не по чину. В остальном не хуже прочих.
О т е ц А л е к с а н д р (укоризненно). Зачем вы так?.. Не дурак я и не прохвост. И единственное желание мое, чтобы этот случай не получил огласки.
Щ е г л о в. Почему же?
О т е ц А л е к с а н д р. Потому что я — враг суеверий!
Щ е г л о в. Вот тебе и на!
О т е ц А л е к с а н д р. Когда мне сказали, что ваше воскрешение — факт научный, я обрадовался. И к вам прибежал с единственной просьбой: подтвердить это! Чтобы я мог пресекать всякие необоснованные слухи.
Щ е г л о в. Помилуйте! Но я думал, что вы, как мистик-профессионал, заинтересованы в ином толковании?
О т е ц А л е к с а н д р. Простите, мыслите по шаблону. Коли священник, так уж и мистик. А мне ваше воскрешение, извините, удар ниже пояса!
Щ е г л о в. Любопытно! Вы что же, батюшка, воинствующий безбожник?
О т е ц А л е к с а н д р. Не шутите так. Не до шуток мне сейчас… Прошу вас и умоляю: не упорствуйте. Признавайтесь в своей материальной сущности!
Щ е г л о в. Я бы с удовольствием. Но чудо есть чудо.
О т е ц А л е к с а н д р. Как вам не стыдно? Нам ли, марксистам, рассуждать о чудесах?
Щ е г л о в. Как? Вы еще и марксист, батюшка?
О т е ц А л е к с а н д р. Истинный! (Крестится.) Вот как перед богом… Не подумайте, однако, что я из тех лиц, которые видят в богослужении только ремесло. Нет! Я верующий марксист.
Щ е г л о в. Как же это вы ухитряетесь?
О т е ц А л е к с а н д р. Сочетаю! Сочетаю, голубчик, и за грех не считаю. Успехи марксизма нашего столь дивны и красноречивы, что не видеть их может разве что слепой. А я человек начитанный, современный.
Щ е г л о в. И все-таки я не понимаю, почему вы заинтересованы, чтобы факт моего появления не получил религиозного толкования?
О т е ц А л е к с а н д р. Да ведь ничего, кроме вреда, этот факт принести церкви не может. Рассудите сами: воскрес человек! А кто воскрес? Атеист! Как это преломляется в сознании верующих? Научная интеллигенция — возлюбленные чада господа нашего… Для чего тогда ходить в церковь и молиться? Ходи на лекции, повышай свой научный уровень, и бог возьмет тебя живым на небо?.. Это же форменное суеверие! Удар ниже пояса!
Щ е г л о в (развеселился). Значит, не гожусь я в праведники?
О т е ц А л е к с а н д р. Не обижайтесь, сын мой, не годитесь.
Щ е г л о в. Так и быть — отступаюсь!
О т е ц А л е к с а н д р. Слава богу! (Поднимается.) А теперь, простите, спешу. Стало быть, могу надеяться?
Щ е г л о в. Безусловно, уважаемый! Воскрешение мое отнюдь не божественно, как и весь этот мир со всеми его чудесами! Не теряйте времени, батюшка. Не теряйте времени, дорогой, вас ждут… Будьте здоровы! Приятно было познакомиться! (Жмет священнику руку и выпроваживает его.)
В салон осторожно заглядывает В л а с о в.
В л а с о в. Можно, Константин Иванович?.. А где же поп?
Щ е г л о в. Ушел восвояси.
Власов облегченно вздыхает.
А вы чего, собственно, испугались?
В л а с о в. Он болтал внизу какие-то глупости.
Щ е г л о в. На то он и поп. Но вот почему вы ведете себя так глупо, профессор?.. Я понимаю, мое появление — нелегкое испытание даже для зрелого ума. И все-таки почему вы ведете себя так глупо?.. Сначала вы посадили меня под замок. Потом затеяли какую-то мышиную возню, пытаясь женить меня на собственной вдове. Наконец, подрядили сюда милицию. Как будто от того, что одним протоколом в мире станет больше, одной загадкой мироздания станет меньше. Столкнувшись с логической задачей постижимости — звать на помощь милицию! Грустно!..
Трагедия Холокоста была крайне болезненной темой для Польши после Второй мировой войны. Несмотря на известные факты помощи поляков евреям, большинство польского населения, по мнению автора этой книги, занимало позицию «сторонних наблюдателей» Катастрофы. Такой постыдный опыт было трудно осознать современникам войны и их потомкам, которые охотнее мыслили себя в категориях жертв и героев. Усугубляли проблему и цензурные ограничения, введенные властями коммунистической Польши. Книга Гжегожа Низёлека посвящена истории напряженных отношений, которые связывали тему Катастрофы и польский театр.
Книга В. М. Красовской посвящена великой русской танцовщице Анне Павловой. Эта книга — не биографический очерк, а своего рода эскизы к творческому портрету балерины, прославившей русское искусство во всем мире. Она написана как литературный сценарий, где средствами монтажа отдельных выразительных «кадров» воссоздается облик Павловой, ее внутренний мир, ее путь в искусстве, а также и та художественная среда, в которой формировалась индивидуальность танцовщицы.
В книге описана форма импровизации, которая основана на историях об обычных и не совсем обычных событиях жизни, рассказанных во время перформанса снах, воспоминаниях, фантазиях, трагедиях, фарсах - мимолетных снимках жизни реальных людей. Эта книга написана для тех, кто участвует в работе Плейбек-театра, а также для тех, кто хотел бы больше узнать о нем, о его истории, методах и возможностях.
Анализ рабочих тетрадей И.М.Смоктуновского дал автору книги уникальный шанс заглянуть в творческую лабораторию артиста, увидеть никому не показываемую работу "разминки" драматургического текста, понять круг ассоциаций, внутренние ходы, задачи и цели в той или иной сцене, посмотреть, как рождаются находки, как шаг за шагом создаются образы — Мышкина и царя Федора, Иванова и Головлева.Книга адресована как специалистам, так и всем интересующимся проблемами творчества и наследием великого актера.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.