Дориан: имитация - [97]

— Мне нравится хорошо выглядеть и я забочусь о себе — многие геи поступают так же, и это не делает нас аморальными, не делает людьми порочными, готовыми пожертвовать последними остатками порядочности, лишь бы остаться молодыми. И еще с одним в написанном Генри roman à clef, я не могу смириться — с тем, что он говорит о Бэзе и о «Катодном Нарциссе». Генри прекрасно знал, что именно я заботился о Бэзе, когда тот умирал, и сделал все возможное, чтобы сохранить его творение. Я не знаю… не знаю… даже если тут, — он пристукнул, подчеркивая произносимое, по рукописи, — содержится некая аллегория, это все-таки немного слишком, чертовски слишком. Я понимаю, Генри переживал трудное время, но я же не виноват, что не подцепил вирус. Я не спал с кем ни попадя, не кололся. Я не делал ничего этого!

Покрытое светлым загаром лицо Дориана решительно налилось кровью, ему потребовалось некоторое время, чтобы успокоиться. Когда же он успокоился, Виктория решила, что разговор пора заканчивать. Последнее время ей и без того приходилось трудно. Да, верно, смерть Генри нельзя было назвать непредвиденной, но от этого нанесенный ею удар не стал менее болезненным. Верно и то, что Генри был необычным мужем, а по мнению некоторых, он и мужем-то не был, однако Виктория Уоттон условилась с ним обо всем еще многие годы назад. Теперь, когда его не стало, она глубоко переживала утрату. В последние года два Генри, более-менее отказавшийся от наркотиков, постарался, как только мог, наладить отношения с Фебой, и это делало их общее положение особенно тяжким.

— Послушайте, Дориан, — негромко, умиротворяюще произнесла она, — Генри оставил два экземпляра рукописи; один для вас, другой для меня. Мой я собираюсь уничтожить — если не сию же минуту, то вскоре. Как вы поступите со своим — дело ваше, главное, что никто этого — она указала на стопку листов на столе, — никогда не прочитает, это закрытая книга.

— Не удивляюсь, что вы, приняли именно такое решение. — А вот это уже было оскорблением; в потребности Дориана сорвать на ней злость Виктория различила мерзкие черточки, которые ее муж углядел в Дориане Грее.

— Ну, не знаю, Дориан, — она хмыкнула, — мне кажется, я выгляжу в его произведении лучше прочих. Я поднялась в нем по социальной лестнице на несколько ступеней выше, Генри изобразил меня преуспевающим историком — вместо несостоявшейся поэтессы. Да и физический мой портрет представляется мне приятным — читателю требуется один-другой выделяющийся из общей толпы персонаж, чтобы было за кого ухватиться. Нет, в общем и целом, в этом отношении текст у меня никаких возражений не вызывает, местами он даже кажется мне забавным. Ну и трата сил, и прилежание, которые потребовались, чтобы довести его до конца, тоже производят на меня впечатление, — Генри был очень больным человеком.

Дориан покинул дом Уоттонов, решив больше в него, если получится, не возвращаться. Она просто-напросто завидует ему — Виктория Уоттон — только и всего. В конце концов, Виктория — всего лишь еще одна еврейка из семейства nouveau riche[84], - как бы она ни перенаряжалась. А тут еще страсть, которую питал к нему ее муж, — Виктория делала вид, будто ей все безразлично, но наверняка же ее это ранило. Генри был слишком умен для нее, слишком проницателен, слишком одарен во всех отношениях. Скорее всего, она вскоре выскочит замуж за какого-нибудь серенького мелкого бизнесмена и отчалит в пригород. И скатертью дорога.

Дориан в глубокой задумчивости неторопливо шел по панели, его гончий пес, Уистан, поцокивая когтями, выступал следом. Конечно, при всех поэтических вольностях, Уоттон продемонстрировал в своем сочинении мощное владение словом. Забавно было бы показать Фергюсу Роукби его содержавшийся в машинописной копии, зажатой у Дориан подмышкой, портрет. Подлость все-таки со стороны Генри — взять обыкновение Фергюса задремывать после плотного обеда и раздуть его до размеров серьезной патологии. То же и с безобидным снобизмом Фертика, и с его кроткой склонностью увиливать от оплаты своей части общего счета. В каждом случае Генри ухватывался за пунктики друзей и обращал таковые в вопиющие недостатки.

Нет, — встряхнулся Дориан, — если подумать, не станет он показывать этот шарж ни Фертику, ни кому другому. Приближение к машине прочистило ему голову. Автомобилями своими Дориан гордился, а этот серый, как пушечная сталь, «Бристоль», — в котором он не раз подвозил и Генри, — был украшением его коллекции. Между тем, в дурацком романе его Дориан принижен до того, что раскатывает по городу в «Эм-джи» — трогательная все-таки неспособность сдержать себя. Дориан вдруг в точности понял, какая извращенная ожесточенность владела Генри, ни разу ничего не сказавшим ему в лицо, но попытавшимся вместо этого уязвить его из могилы.

Он устроился в безупречном нутре машины, включил мотор. Приглушенный гул большого двигателя «Крайслера В8» был успокоительным, как и треньканье мобильного телефона. Звонок из офиса. Ведя большую машину на восток по Кромвель-роуд, Дориан с уверенностью — с непринужденностью даже — прошелся с секретаршей по ее списку дел. Да, он хотел повидаться с группой, работающей над упаковкой для «Валмаус Косметикс». Нет, он не думает, что ему стоит отправляться сегодня вечером в отель «Гросвенор-хаус» на гулянку по поводу вручения «Премии модельера». Да, прогноз расходов на СМИ в предстоящем году, сделанный для пяти ведущих автомобильных компаний, представляет для него интерес. Нет, присутствовать этим утром на заседании редакционной коллегии журнала «Грей» он не будет. И наконец, да, он хотел бы увидеть первый цифровой вариант видео инсталляции Бэзила Холлуорда «Катодный Нарцисс» и обсудить с проектировщиком веб-сайта, как она будет выглядеть при загрузке в ПК. Он вежливо попрощался. Ему нравилось думать, что каждый, кто работает в «Организации Грея», сколь бы низкое положение он или она ни занимали, ценится им сам по себе.