Дориан: имитация - [6]

Дориан, легко пританцовывая, натянул футболку. Он уже начал вслушиваться в голоса, доносившиеся из соседней комнаты. «Другой такой нет, — теперь Уоттон изображал хорошего рассказчика, — истинная оригиналка. Ты бывал в ее дальней комнате?»

— Угу, — Бэз слушал его лишь вполуха.

— С ней стоит иметь дело хотя бы ради того, чтобы попасть туда, — ряды за рядами новой одежды, так и оставшейся в полиэтиленовых чехлах. Штабеля электроприборов — каждый в своей упаковке. У нее есть даже пять дурацких прессов для брюк, и все производства «Корби», — она с такой гордостью показывала мне их.

— Да, я знаю.

— В сущности, это доказывает, что продажу наркотиков надлежит узаконить, — нет, пойми, не по любой из обычных причин, а просто потому, что люди вроде Медка не знают, как им со вкусом распорядиться столь чрезмерными прибылями… — Бэз Холлуорд, возможно, и слышал о прессах для брюк, но Дориан — нет. Ему захотелось узнать о них побольше, и увидеть того, кто их описывает. И он босиком направился туда, откуда неслись звуки протяжной, все продолжавшейся речи: «Не думаю, чтобы у тебя имелось нечто большее, нежели список того, чем необходимо разжиться, когда ты отправишься к ней за покупками, а, Бэз? Сгодится все, лишь бы накачаться настолько, чтобы ублажить малыша Дориана, мм?»

Дориан, поводя бедрами, стоял в проеме двери, волосы его бахромой свисали на пустое лицо. Уоттон, ощутив на себе новый взгляд, примолк. Двое мужчин обернулись, чтобы вглядеться в этого Адониса, и пылкое их оценивание, и холодное оценивание Дориана, их еще более страстная переоценка и его еще более бесстрастная переоценка являли собой картину самой точной и вечной триангуляции: Бэз будет всегда любить Дориана, Уоттон Дориана ни за что не полюбит, но неизменно будет желать, а Дориан предаст Бэза и не полюбит никогда никого.

— Мне страшно жаль, — Уоттон, неверно истолковав недовольство, читавшееся в надутых губах Дориана, немедля принялся источать обаяние, — вы, должно быть, слышали мои слова. Они ничего не значат, — я произнес их лишь потому, что рассчитывал огорчить Бэза, я так люблю, когда он обижается… Уверен, если ваше знакомство с ним продлится, вы скоро узнаете, как это смешно — заводить его, пока он не начнет положительно подергиваться от расстройства и негодования… — Уоттон приблизился, протягивая руку, обилие хлопающих манжет усиливало его сходство с галантным кавалером. — Ça suffit[5]. Вы, должно быть, Дориан Грей. И вы, сколько я понимаю, знакомы с моей матушкой. Я — Генри Уоттон.

— Вы говорите о Филлис Хотри? — Дориан принял его ладонь, подержал ее с секунду, не сжимая, и выпустил, однако ладонь не упала, но осталась, где была.

— Именно так, — отрывисто сообщил Уоттон. — Она норовит менять имя при каждой смене постельного партнера.

— Простите, — Дориан запнулся, — я только что проснулся… Мм, да, я… Ваша матушка…

— В самых недвусмысленных выражениях предупредила вас на мой счет, рассказав о моем распутстве, пристрастии к наркотикам, содомии и пороках еще даже более экзотических? Я прав? Разумеется, прав.

Уоттон, не выпуская ладонь Дориана, провел его в середину комнаты и развернул так, что они оказались лицом друг к другу, словно замершие в менуэте танцоры. Бэз, наблюдая за их перемещениями, криво улыбался, Дориан же собирался с силами, необходимыми, чтобы сыграть отведенную ему роль: «Нет-нет, она сказала, что вы блестящий…»

— Промах? Полагаю, так оно и есть, однако мы говорим не обо мне, мы обсуждаем вас, ваши надежды, страхи и самые потаенные, самые трепетные желания. Расскажите мне о них. Сейчас. Обо всех. Но быстро!

— Уоттон… — с тончайшим оттенком предостережения начал Бэз.

— Уоооттон! — возопил тот, совершенно как дура-девица, обладательница девственности величиною со статую Девы Марии. — Я говорю серьезно! Я хочу узнать о ваших намерениях — теперь, когда вас вытурили из академических рощ. Ваша готовность вступить в союз с моей филантропической мамашей наводит на мысль, что вы, мистер Грей, далеко продвинулись по пути к тому, чтобы стать человеком из народа. — Он выпустил ладонь Дориана, как будто одна только мысль эта могла его замарать. — Или я ошибаюсь и вы намерены посвятить себя причудливому арт-фетшизму Бэза? Он показал мне «Катодного Нарцисса».

— Разве он не фантастичен…

— Фантастичен, безусловно. Фантастично и то, что любому материалу — не говоря уж о том пустом и прозрачном, какой использует Бэз, — дозволено надругаться над вашей красотой.

— Не знаю, — Дориан отошел, одарив двух мужчин возможностью полюбоваться его похоронной поступью. — Я стараюсь не задерживаться на внешней стороне вещей…

— «Задерживаться»? «На внешней стороне вещей»? Стоит мне встретиться с подобными ересями и у меня голова идет кругом. — И Уоттон, словно желая передать это головокружение балетными па, развернулся на месте, нагнулся, подхватил с пола свою бутылку виски, с хлопком выдернул пробку, поднес бутылку к губам, осушил, глотнул ртом воздуху, закурил сигарету и продолжил: — Вам следует помнить, мистер Грей, что голое тело не требует объяснений — в отличие от голого интеллекта.