Дон Жуан - [18]

Слепила волн и неба синева,

Они не смели верить, что нежданно

Спаслись от хищной пасти океана.

104

Казалось, берег был безлюдно — тих,

Одни буруны пенились у скал;

Но так истосковалось сердце их,

Что рифов устрашающий оскал

Кипеньем волн косматых и седых

Ни одного гребца не испугал:

Стремительно они на скалы ринулись

И, что вполне понятно, опрокинулись.

105

Но мой Жуан свои младые члены

Не раз в Гвадалкивире омывал,

В реке сей славной плавал он отменно

И это ценным качеством считал;

Он переплыл бы даже, несомненно,

И Геллеспонт, когда бы пожелал,

Что совершили, к вящей нашей гордости,

Лишь Экенхед, Леандр и я — по молодости.

106

Жуан, хоть был измучен и устал,

Отважился с волнами состязаться.

Страшась акул, он силы напрягал,

Чтоб как-нибудь до берега добраться.

Трех спутников он сразу потерял:

Два вовсе не смогли передвигаться,

А к третьему акула подплыла

И, за ногу схватив, уволокла.

107

Но наш герой держался еле — еле

И вдруг увидел длинное весло;

Хоть руки у Жуана ослабели

И плыть ему уж было тяжело,

Весло схватил он, и к желанной цели

Его и эту щепку понесло,

То плыл он, то барахтался, то бился

И на песок беспомощно свалился.

108

Впился ногтями цепко он в песок,

Сквозь бред соображая через силу,

Что океан ревел у самых ног

То дико, то угрюмо, то уныло,

Бесясь, что утащить его не мог

Обратно в ненасытную могилу.

Жуан лежал недвижен, слаб и нем.

Да, он от смерти спасся, — но зачем?

109

С усилием он попытался встать,

Но тут же на колени опустился.

Тревожным взором начал он искать

Товарищей, с которыми сроднился,

Но хладный страх объял его опять:

Один лишь труп с ним рядом очутился,

На берегу чужом, у хмурых скал,

Казалось, погребенья он искал.

110

Заметив это вздувшееся тело,

Жуан подумал, что узрел свой рок.

В его глазах все сразу потемнело,

Все поплыло — и скалы и песок;

Рука, весло сжимая, помертвела,

И, стройный, как весенний стебелек,

Поник он вдруг, бессильный и безгласный,

Как лилия увядшая, прекрасный.

111

Как долго он на берегу лежал,

Не знал Жуан — он потерял сознанье

И времени совсем не замечал:

Сквозь тяжкие, но смутные страданья

Он, пробиваясь к жизни, ощущал

Биенье крови, пульса трепетанье,

Мучительно томясь. За шагом шаг

Смерть отступала, как разбитый враг.

112

Глаза открыл он и закрыл устало

В недоуменье. Чудилось ему,

Что лодку то качало, то бросало,

И с ужасом он вспомнил — почему,

И пожалел, что смерть не наступала.

И вдруг над ним сквозь сон и полутьму

Склонился лик прекрасный, как виденье.

Лет восемнадцати, а то и менее.

113

Все ближе, ближе… Нежные уста,

Казалось, оживляющим дыханьем

Его согреть хотели; теплота

Ее руки с заботливым вниманьем

Касалась щек его, висков и рта

С таким любовным, ласковым желаньем

В нем снова жизнь и чувства воскресить,

Что мой герой вздохнул — и начал жить.

114

Тогда его полунагое тело

Плащом прикрыли, голову его

Поникшую приподняли несмело;

Жуан, еще не помня ничего,

К ее щеке прижался, помертвелый,

И, из кудрей питомца своего

Рукою нежной влагу выжимая,

Задумалась красавица, вздыхая.

115

Потом его в пещеру отнесла

Она вдвоем с прислужницей своею.

Хоть та постарше госпожи была,

Но позадорней, да и посильнее.

Костер она в пещере развела,

И перед ним предстала, словно фея,

Девица — или кем бы там она

Ни оказалась, — девственно стройна.

116

На лбу ее монеты золотые

Блестели меж каштановых кудрей,

И две косы тяжелые, густые

Почти касались пола. И стройней

Была она и выше, чем другие;

Какое — то величье было в ней,

Какая — то надменность; всякий знает,

Что госпоже надменность подобает.

117

Каштановыми были, я сказал,

Ее густые волосы; но очи

Черны как смерть; их мягко осенял

Пушистый шелк ресниц темнее ночи.

Когда прекрасный взор ее сверкал,

Стрелы быстрей и молнии короче,

Подумать каждый мог, ручаюсь я,

Что на него бросается змея.

118

Лилейный лоб, румянец нежно — алый,

Как небо на заре; капризный рот…

Такие губки увидав, пожалуй,

Любой о милых радостях вздохнет!

Она красой, как статуя, сияла.

А впрочем, присягну: искусство лжет,

Что идеалы мраморные краше,

Чем юные живые девы наши!

119

Я говорю вам это неспроста,

Я даже под присягой утверждаю:

Одной ирландской леди красота

Увянет незамеченной, я знаю,

Не оживив ни одного холста;

И если злое время, все меняя,

Морщинами сей лик избороздит,

Ничья нам кисть его не сохранит!

120

Такою же была и эта фея;

Хоть не испанским был ее наряд

Попроще, но поярче, веселее.

Испанки избегают, говорят,

Материй ярких — хитрая затея!

Но как они таинственно шуршат

Баскинами и складками мантильи

Веселые прелестницы Севильи!

121

Но наша дева в пестрые цвета

Была с большим уменьем разодета.

Все было ярко в ней — и красота,

И золото, и камни — самоцветы.

И кружевная тонкая фата,

И поясок, и кольца, и браслеты,

И туфельки цветные; но — ей-ей!

Чулок на ножках не было у ней!

122

Костюм ее служанки был скромнее,

Из пестрых тканей, более простых;

Фата была, понятно, погрубее,

И серебро монет в кудрях густых

(Оно приданым числилось за нею,

Как водится у девушек таких).

Погуще, но короче были косы.

Глаза живее, но чуть-чуть раскосы!

123

Они с изобретательным стараньем

Кормили Дон-Жуана каждый час.

Всем женщинам — пленительным созданьям

Естественно заботиться о нас.

Бульон какой — то с редкостным названьем

Ему варили; уверяю вас: