Мы доехали до площади Революции и дальше пошли пешком по парку. Было не так красиво, как в тот вечер, когда мы гуляли с Нюрой. Снег был слишком густой и липкий. Но все-таки было тоже красиво. Памятник «Стерегущему» стоял точно ледяная глыба.
- Тебе понравилась Оля? — спросила Ира.
Я подумал и сказал:
- Да.
- Она очень хорошая. Она спасла меня во время войны. Мои родители погибли, и она взяла меня к себе. Я выросла у нее на руках.
- Вы жили в Ленинграде?
- Да, все время. И я знаю, как ей было трудно. Но она всегда старалась, чтобы мне было лучше.
- Мне она понравилась, — сказал я.
- Мы иногда спорим с ней, но все равно я очень ее люблю. Я обязательно должна что-то сделать в жизни, и для нее тоже сделать что-нибудь. Мне так хочется, чтобы она была счастливой. Тебе, может быть, скучно?
- Нет, — сказал я.
Снег все не переставал. Мы долго шли по аллее молча. Потом я спросил:
- Хороший сегодня вечер, правда?
- Да, — сказала она. — Я люблю зиму. — И засмеялась. — Давай сыграем в снежки. Хочешь?
- Давай.
Она бросала снежки очень смешно. Как-то через голову. Бросала и сама же смеялась. Я обсыпал ее всю. Она была белая, и по лицу ползли струйки. Я отряхивал ее варежкой. Потом мы катались с горки, как дети. Я становился первый, она цеплялась за меня. Один раз мы упали. Потом я спотыкался специально, и мы летели кубарем и смеялись. Нам было весело.
На Петропавловской забили часы. Мы прислушались: было двенадцать. Вечер пролетел как одна минута. В парке стало пусто. Мы вышли на улицу. Снег падал реже и медленней.
- Это хорошо, что ты меня нашел, — сказала Ира. — Значит, мы встретились тогда не просто так.
Я молчал.
- А куда же ты делся тогда, на вечере? Я ведь ждала.
- А там, знаешь, история получилась.
Я рассказал. Ира смеялась.
- И ты сидел в камере?
- Сидел.
- Страшно?
- Скучно.
Незаметно мы дошли до «Великана».
- Я так и подумала, что с тобой что-то случилось, — сказала Ира. — У твоего друга было такое лицо...
- Да все из-за ерунды. Но не мог же я его бросить! Это же нечестно.
- Да, это нечестно. Хороший друг - это, по-моему, очень редко. Его бросать нельзя.
- Лешка, знаешь, замечательный парень! Я тебя познакомлю. А в общем, все это чепуха.
- Нет, — сказала Ира. — Не такая это и чепуха. Все не так просто. Есть много разной грязи. И если до нее дотронешься, она пристает.
- Ну, это, по-моему, необязательно, — сказал я. — Надо с ней бороться - и все.
- Конечно, надо. Но человек тогда разбросается. Вот хорошо разве: ты просидел в камере, тебе объявили выговор? Ты же хотел сделать лучше.
- Да.
- А выходит, что лучше, если бы ты никуда не ходил. В жизни нельзя разбрасываться.
Ира остановилась.
- Ты посади меня, пожалуйста, на «сорок пятый», — сказала она. — Поздно уже.
- Я тебя провожу.
- Зачем? — Она пожала плечами.
- Нет, я провожу.
- Нет, не надо.
- А когда мы встретимся?
- Не знаю даже. Сейчас надо много готовиться к занятиям. Позвони мне.
У Иры нашелся карандаш, и я записал телефон.
Подошел автобус. Я смотрел, как она шла, очень стройная и легкая. Потом села у окна, помахала мне рукой и улыбнулась.
* * *
Возле нашей комнаты стоял бачок с кипяченой водой. Он всегда стоял на табурете, а теперь почему-то был на полу. Табурет исчез. Из комнаты доносились шум и отдельные громкие голоса. Я вспомнил, что сегодня «солдатский день». Каждый год в последнюю субботу февраля к Алексею Ивановичу приходили его солдаты. Во время войны Алексей Иванович был командиром батальона. Мы с Лешкой в такие дни были совершенно лишними. И мы уходили. Но сегодня мне очень хотелось быть среди людей, там, где весело, шумно и празднично. Я открыл дверь. На меня посмотрели и забыли. Я сел на кровать. Другого места не было.
Возле Алексея Ивановича стоял толстяк, лысый и улыбающийся.
- Пусть даже сто лет пройдет, — кричал он, — я все равно не забуду, как вы обстригли меня, как барана!..
Все засмеялись.
- Петя! Петя! — закричал кто-то из угла. — А помнишь, как ты лез к Кате по пожарной лестнице?
Толстый замахал руками и повернулся к Алексею Ивановичу.
- Товарищ капитан, врут. Поверьте. Без всякой совести наговаривают! Кто же будет к законной супруге...
Все снова засмеялись.
Я заметил, что лицо у Алексея Ивановича какое-то молодое и ничего не понимающее. Он поворачивался то в одну, то в другую сторону и, казалось, никого не видел. Потом заметил меня. Подозвал. Посадил рядом.
- Выпей с нами, Александр... вот с ребятами...
Кто-то взял меня за плечи. Я увидел человека с длинным носом и очень светлыми глазами.
- Ну, как работенка?
- Ничего.
- Бреет он вас тут? Здорово? — Он кивнул на Алексея Ивановича.
- Нет, ничего. Нормально.
- А нас ругал ужасно. Самое страшное ругательство у него: «Чиновник!» Помню, один раз мне досталось. Посадил. Ну, правда, я там отдохнул - на «губе». Чернику ел. Но зато увольнительную давал всегда. И ныть отучил.
Он вдруг наклонился и хлопнул по колену соседа:
- Помнишь, как ты в горах дневалил?
Сосед заморгал.
- Там в горах мы Сережку потеряли, — сказал тот, что сидел справа. — Какой был парень! Любимец. Нет у тебя сапог, свои стряхнет с ноги: на! Алексей Иванович, я о Прыткове...
Алексей Иванович повернулся к нам.
