Доминум - [127]

– Ты ничего не знаешь, – сказал он мне. – Думаешь, что сможешь спасти их всех? Идиот. Никому отсюда не выбраться. Все уже предрешено, с самого начала. С тех самых времен, как Вселенная сделала свой первый мертвый вздох. Вы все умираете вместе с ней.

Его глаза пылали, но сам Грей внезапно оказался в тени. Он склонил голову и продолжал хищно взирать на меня.

– Глупый-глупый Максимус, такой наивный и такой злой на целый мир, – оскалился он. – Что ты вообще можешь знать о страхе? Я знаю – я живу им всю свою жизнь. А ты, Максимус, хочешь посмотреть в глаза бездне? Ты хоть представляешь, что посмотрит на тебя в ответ? Захочешь ли ты жить с памятью о том взгляде?

Я смотрел на росший позади него образ и покрывался мурашками паники. Попятившись, я так и не смог оторвать взгляда от монструозного Центра души Грея. Мерзкие очертания сплетенных догнивающих останков и огромный деформированный птичий череп с кучей глазниц. Тот навис прямо над головой Грея. Падший протянул к нему руки и погладил потрескавшуюся кость.

– Что ты видишь, Максимус?

Разлом в центре черепа наполнился зеленым свечением, за ним устрашающе загорелись и черные жерла глазниц. Я стремительно отвел взгляд. Это было невыносимо. Гудение, отдающееся в самой пустоте. Оно нарастало, разрывая мысли на части.

– Что ты видишь?!

Напряжение немедленно спало, а открыть глаза довелось уже в полной темноте.

Или не совсем полной.

Мне потребовалось немного времени, чтобы привыкнуть к ночному мраку, но я уже отчетливо слышал грохот дождя за окном. Оттуда надувало сквозняком, ветер свистел сквозь щели. Я моргнул и оглядел небольшую комнатушку. Судя по всему, детскую. Она казалась старомодной: немногочисленные деревянные игрушки, кровать из стальных прутьев. Из-под нее раздавались всхлипы.

Поежившись, я присел на корточки и увидел забившегося в угол мальчика. Тот сжался калачиком, прижимая колени к самому лбу, и трясся. Он тихо плакал, боясь издать хоть сколько-нибудь громкий звук. Весь ужас мальчика был сконцентрирован на окне. Оно было его бездной, которая глядела на него каждую ночь, а он не имел сил посмотреть в ответ.

По стеклу продолжал барабанить дождь, и никаких иных звуков, кроме этого стука да испуганных всхлипов под кроватью, больше не было слышно. Я нервно выдохнул, вглядываясь во тьму и считая секунды, пока неподалеку не блеснула вспышка. Сразу после раздался знакомый дребезжащий рык.

Мальчик в ужасе затаил дыхание, а я с изумлением увидел их – сплитов. Казалось, их было не меньше пяти. А может, и больше. Они стояли под дождем, подставляя ему свои блестящие гнилые спины, но не могли пройти – мешала некая преграда, бившая их Светом всякий раз, стоило хоть одной твари приблизиться. Но что-то упорно манило их. Они жадно смотрели в окно, приходя сюда каждую ночь. И скалились, будто уговаривая мальчика выйти.

За дверью раздался скрип шагов. Я уже знал, что это отец ребенка. Он тоже часто был полночным гостем, как и твари. Проверял сына. И каждый раз обещал, что все однажды закончится. Но ребенок лишь зажимал уши и глотал слезы, зная, что от темноты не спрятаться. Она уже не была по ту сторону окна. Тьма проникла в него, срослась с каждой клеткой в его теле.

Мрак сгущался. Мальчик соскользнул в него, а я последовал за ним.

Там меня настигла дробящая боль.

Я схватился за грудь, полностью уверенный, что она разорвана на куски. Легкие не могли втянуть воздух, в голове стоял шквал из настойчивого биения и крика собственных угасающих мыслей. Я силился выдать хоть звук, но не мог, словно горло стянули веревкой. На глаза навернулись слезы, во рту стоял вкус крови. С ледяным ужасом пришло понимание: я умру, здесь и сейчас.

И пустота. Я чувствовал ее внутри себя, свозь пелену глядел в горящие бездны птичьих глазниц. И видел в них свое отражение, а вокруг – бессметное скопище других зеленых кричащих глаз. Они взывали ко мне, сжирали до костей. А я ничего не мог сделать, лишь лихорадочно хватался за огромную рану и с беспомощным страхом смотрел в ответ.

Темнота резко отпрянула, словно море на отливе. Ее отпугнула девушка, закутанная в устаревшую форму протектора. Лицо было скрыто капюшоном, из-под него высовывалась лишь толстая темная коса.

– Не смей умирать, – в панике шипела она, проделывая какие-то странные манипуляции с фиолетовой массой, которую держала в руке. – Грей, ты слышишь?!

Стоило мне осознать, что я в порядке, а все произошедшее – лишь воспоминания Грея, и боль исчезла столь же стремительно, как появилась. Но руки продолжали дрожать. Я вглядывался в наставницу Грея, что ходила под знаком Рыб. Фиолетовый Свет перекатывался от ее рук к груди юноши, которого мне только сейчас удалось отделить от себя визуально, но не ментально. Я все еще чувствовал его животный трепет, замершие мысли. Мне было искренне жалко смотреть на то, как этот еще не совершивший ничего плохого человек рывками пытается втянуть хоть немного воздуха, при этом выпучив глаза от боли, разрывающей его грудь.

Вокруг алела кровь. Плоть на грудине Грея оказалась до костей разодрана челюстями сплита.

Грей мало что запомнил. Все смешалось в слабеющем разуме. Но та тварь… она показалась ему белой с черной маской. Словно выдержанной в фотоэффекте негатива, в котором Грей будет фотографировать лица все последующие годы.