Доминион. История об одной революционной идее, полностью изменившей западное мировоззрение - [171]

Это название заставляло вспомнить о пышности Древнего Рима. Фасциями назывались пучки розог, которые телохранители, приставленные к выборным магистратам, носили в качестве символов власти. Однако не все римские магистраты получали власть в результате выборов. Во времена тяжёлых кризисов требовались чрезвычайные меры. Юлий Цезарь, одержав победу над Помпеем, был провозглашён диктатором: эта должность позволяла ему править государством единолично. Каждый из его телохранителей носил на плече вставленный в пучок розог топор. Ницше, предрекая великие потрясения и отказ от малодушного христианского учения о равенстве и сострадании, предсказывал и то, что вожди этой революции станут «изобретателями образов и призраков» [927]. Время подтвердило его правоту. Фасции стали эмблемой исключительно успешного движения. В 1930 г. Италия, как и две тысячи лет назад, управлялась диктатором. Бенито Муссолини когда-то был социалистом; однако, читая Ницше, под конец Великой войны он начал мечтать о воспитании новых людей, элиты, достойной фашистского государства. Муссолини изображал из себя одновременно нового Цезаря и лицо светлого будущего. По его задумке, из соединения древнего и современного, сплавленных в единое целое раскалённым добела гением вождя, должна была родиться новая Италия. То приветствуя толпы сторонников так называемым римским салютом, то пилотируя самолёт, он осознанно пытался стереть из памяти сограждан весь период христианской истории. Конечно, в Италии, глубоко католической стране, ему пришлось согласиться на определённую автономию для Церкви; но план Муссолини состоял в том, чтобы полностью подчинить её, сделав служанкой фашистского государства. Его более решительные сторонники прямо говорили о том, о чём он думал. «Да, мы сторонники тоталитаризма! И мы хотим оставаться ими с утра до вечера, ни на что не отвлекаясь» [928].

В Берлине тоже были сторонники подобных взглядов. Штурмовики, верившие одновременно в расовые теории и в подчинение всех личных интересов общему благу, именовали себя национал-социалистами (Nationalsozialisten). Их противники, высмеивая эти претензии, звали их «наци»; но за насмешкой скрывался страх. Национал-социалисты радовались тому, что их оппоненты ненавидят их. По их понятиям, вражеская ненависть была хорошим знаком: она была наковальней, на которой они собирались выковать новую Германию. «Не сострадание, а храбрость и твёрдость спасают жизни, поскольку война – состояние непрерывное» [929]. В Германии, как и в Италии, фашизм пытался соединить блеск и жестокость Древнего мира с аналогичными проявлениями современного. Для христианского нытья в этом образе будущего не было места. Нацисты верили, что наступила новая эра, и собирались выпустить «белокурых бестий» из монастыря. Адольф Гитлер, в отличие от Муссолини, не мог претендовать на звание интеллектуала; но ему это и не было нужно. За свою жизнь он успел пожить в ночлежке, получить ранение в битве на Сомме и попасть в тюрьму за попытку устроить путч. В конце концов он уверовал в то, что загадочное провидение призывает его преобразить мир. Нахватавшись философских и научных идей, он пришёл к убеждению – скорее интуитивному, – что судьба человека определяется кровью. Гитлер считал, что никакой общей морали нет, что русский – совсем не то, что немец, что все нации разные, а народ, отказывающийся повиноваться внутренним позывам, обречён на вымирание.

Нацисты верили, что в счастливые дни своей юности германский народ жил в единстве со своими лесами, что он сам тогда был чем-то наподобие дерева – не суммой ветвей и листьев, а органическим целым. Изменилось всё, по их мнению, потому, что загрязнена была взрастившая «нордическую расу» почва, отравлен был жизненный сок, отрублены были конечности. Единственным решением им казалась хирургическая операция. Наряду с представлениями о расе, как о чём-то первобытном, в основе их политики лежали клинические формулировки теории эволюции. Вдохновение они черпали не только из древних хроник, но и из дарвинистских учебников. Гитлер считал истребление тех, кто стоял на пути его программы, не преступлением, а обязанностью. Он отмечал, что обезьяны уничтожают «все маргинальные элементы» как чуждые стае, и полагал, что то, что справедливо для мартышек, ещё справедливее для людей [930]. Он верил, что человек как участник борьбы за существование должен брать пример с других видов и беречь чистоту расы, что подобное поведение – не жестокость, а норма жизни.

Хорста Весселя, молодого человека, три месяца жившего в квартире фрау Зальм, этот манифест не просто убедил – он его наэлектризовал. Вессель, будучи сыном пастора, ещё в юности превратился в «восторженного ученика Адольфа Гитлера» [931]. Энергию, которую он мог бы посвятить Церкви, он отдал вместо этого делу национал-социализма. За один только 1929 г. он успел выступить с «проповедями» на пятидесяти с лишним митингах. Как пасторы вроде его отца устраивали на улицах пение религиозных гимнов, так и он собрал оркестр и маршировал с ним по районам, где сильны были коммунисты. Одна из песен, которые он написал для оркестра, была посвящена мученикам, шествующим рядом с живыми однопартийцами. Она стала самой известной. Неудивительно, что друзья мужа фрау Зальм вскочили, едва услышав его имя. Расквитаться с Весселем хотелось каждому уважающему себя коммунисту. Именно поэтому вечером 14 января трое из них стояли у двери его комнаты, ожидая звона колокольчика. О том, что именно они планировали сделать, потом велись споры. Возможно, они не лукавили, утверждая, что всего лишь собирались его побить. Возможно, выстрел в голову в самом деле был трагической случайностью. Так или иначе Вессель получил тяжёлое ранение, попал в больницу и умер через пять недель. Ещё больше дело осложняло то, что убийца Весселя был сутенёром, на которого когда-то работала Эрна Йенике. Чем дольше полиция расследовала убийство, тем более запутанными казались детали. Ясно было одно: Весселя похоронили как уличного драчуна, убитого в потасовке.