Дом Витгенштейнов. Семья в состоянии войны - [66]
Равель не присутствовал на венской премьере 5 января, где, по словам критика Neue Freie Presse, «виртуозное исполнение Пауля Витгенштейна вызвало бурю оваций»[338]. Вместо этого 30 января он приехал из Парижа в Вену на поезде в сопровождении пианистки Маргерит Лонг, с которой ездил в тур со своим недавно завершенным Концертом для фортепиано соль мажор. Они остановились в посольстве Франции. Вечером Пауль дал ужин в честь Равеля и мисс Лонг. В числе гостей были Франц Шмидт, французский посол Бертран Клозель и несколько высокопоставленных лиц Вены. Пауль собирался сыграть концерт Равеля после ужина со своим другом, пианистом и композитором Вальтером Брихтом, тот исполнял партию оркестра на втором фортепиано. За ужином Пауль сказал мисс Лонг, что внес в работу некоторые изменения, она встревожилась о том, что скажет композитор, и посоветовала предупредить Равеля заранее. Пауль не послушался. Во время исполнения лицо Равеля вспыхнуло гневом, когда он услышал, как Пауль искалечил его шедевр. Он перенес строки из оркестровой партии в сольную, изменил гармонии, добавил партии, убрал целые такты, и в конце заново переписал серии больших вихревых арпеджио в финальной каденции. Композитор был вне себя от возмущения, не мог поверить. Он считал, что сам дух его работы испарился, а его права нарушены. Маргерит Лонг так описывает эту сцену:
Как только выступление закончилось, я пыталась отвлечь внимание посла Клозеля, чтобы избежать конфуза. Увы, Равель медленно подошел к Витгенштейну и сказал ему: «Но это совсем не то!» Витгенштейн защищался: «Я опытный пианист, и то, что вы сочинили, звучит неправильно!» Нельзя было так говорить. «Я опытный композитор, и все правильно звучит!» — ответил Равель. Представьте, какой позор! Помню, что Равель так разволновался, что отослал машину посла, и мы вернулись пешком, надеясь, что прогулка на морозе его успокоит[339].
На обратном пути мисс Лонг пыталась сказать, что несмотря ни на что, Паулю понравилась музыка, но Равель ничего не хотел слушать и был категорически против того, чтобы Пауль выступал с его работой в Париже. В прессе ходили слухи, что Пауль потребовал внести в концерт изменения, потому что играть слишком трудно. Ссора между композитором и пианистом кипела весь февраль. Пауль написал Равелю в Париж, заявляя, что исполнителям нужна свобода действий. «Исполнители не должны быть рабами!» — говорил он, на что Равель отвечал: «Исполнители и есть рабы». Когда разум композитора в конце жизни неуклонно угасал, он как мантру повторял это последние замечание, когда упоминали имя Пауля Витгенштейна.
7 марта Равель в еще одном гневном письме потребовал от Пауля официальных обязательств впредь исполнять работу так, как она написана. Пауль был взбудоражен, что всегда можно понять по его письмам: когда он нервничал, его почерк превращался в дикие, неразборчивые каракули. Он написал композитору Карлу Вейглю[340], что хочет прекратить выступления на публике, и объяснил Марге: «Я отменил парижский концерт по нескольким причинам, слишком долго рассказывать в письме»[341]. В ответе Равелю в письме от 17 марта 1932 года больше подробностей:
Что касается официальных обязательств исполнять вашу работу именно так, как она написана, об этом и речи быть не может. Ни один уважающий себя артист не согласится на такое условие. Все пианисты вносят изменения, большие или маленькие, в любой концерт, который они исполняют. Официальное обязательство невыполнимо: меня привлекут к ответственности за каждую неточную 16-ю ноту и каждую четверную паузу, которую я пропущу или добавлю… Вы пишете с негодованием и иронией, что я хочу быть «в центре внимания». Но конечно, дорогой мэтр, вы прекрасно все объяснили: именно по этой причине я и попросил вас написать концерт! Я действительно хочу быть в центре внимания. Какую еще цель я могу преследовать? Поэтому я имею право запрашивать необходимые изменения для того, чтобы достичь этой цели… Как я писал ранее, я настаиваю всего лишь на некоторых изменениях, которые я предложил, а не на всех. Я ни в коем случае не менял сути вашей работы, только инструментовку. Я отказался играть в Париже, потому что не мог согласиться на невозможные условия[342].
Спор теперь касался двух страниц партитуры в середине концерта. Пауль настаивал, что эта часть лучше прозвучит в исполнении фортепиано, а не оркестра, как задумал Равель. «Но концерт развалится»[343], — возражал Равель. После долгой конфронтации Пауль капитулировал, признав наконец, что Равель прав. За те месяцы, пока он изучал работу, его отношение к ней изменилось. Теперь он был ею «очарован», говорил, что это «великая работа… Она изумительна. Сначала я был против так называемой современной музыки, но ведь это 6/8, самая диссонирующая из всех, и она мне нравится больше всего!»
