Дом в предгорье - [10]

За перегородкою хранятся высокие кадки, ковши, подойники, деревянные резные формы для сыра и другая пастушеская утварь. Снаружи у самой хижины стоят кошары, плетенные из прутьев загоны, куда на ночь запирают овец, а утром, подоив, выпускают. Загоны можно собирать и разбирать — к осени стадам приходится спускаться с гор все ниже и ниже. Кошару забирают с собой и, выбрав новое место, опять устанавливают.

Когда все вышли из хижины, Зверка увидел на крыше овечью шкуру.

— Никак, бача, вы барана зарезали? — спросил он.

— Что было делать, коль его солнечная ведьма опалила, разрази меня гром, если это неправда, — поклялся хитрый пастух.

Богуш поинтересовался, что он имеет в виду. Пастух объяснил: солнечная ведьма — дочь солнца, она ненавидит скот, который топчет и пожирает цветы в ее горных садах. Лицо у нее вроде бы приветливое, как солнце, но если она коснется овцы или коровы, та обязательно погибнет.

— А можно ли эту солнечную ведьму видеть? — поинтересовался Богуш.

— Ни-ни, человек не должен даже и желать этого, — ответил пастух, изобразив при этом ужас. — Один овчар как-то раз увидел ее и тут же ослеп.

Показав свое хозяйство Богушу, пастух вернулся в хижину. Тем временем Зузула выложила из корзины муку, сало, соль и бутылку, подарок пастуху от хозяйки для настроения. Пастух в свою очередь отдал тетке запас свежего творогу, из которого дома женщины сами приготовят брынзу.

Гости отдохнули еще немного, выпили овечьего молока, пастух порассказал им всякого о волках, о своем стаде, о последней грозе и о том, как в страшный ливень искал потерявшуюся овцу Тарканю. Когда они собрались уходить, зазвенели колокольчики  — овчар[26] пригнал стадо, вокруг которого носился белый пес, не давая овцам разбегаться. Овчар играл на фуяре.[27] Одет он был так же, как и пастух: в узкие штаны, замасленную рубаху из грубой ткани с широкими рукавами, на поясе спереди висел кисет с табаком, а сбоку — валашка. Обут в крпцы, на голове низкая шляпа с околышем[28] из меха ягненка, из-за околыша торчала короткая глиняная трубка. На плечи наброшена коричневая бурка. Парень был высокий, плотный, как и пастух, дочерна опаленный солнцем, с сильными, мускулистыми руками, длинные черные волосы он зачесывал за уши.

Увидев его, пастух тотчас же пошел открывать кошару. А Богуш, когда овчар загонял стадо, удивился, каким образом они с пастухом отличали овец по виду, по характеру, каждую звали по кличке, хотя ему казалось, что Бакуша совершенно такая же, как Тарканя, а Белена — как Гвездула или же Быструла.

Перед самым уходом Богуш, как гость, получил от пастуха в подарок сыр — таков обычай, а Зверке досталась кожа змеи, которую овчар убил утром, — обтянуть мундштук трубки. Богуш тоже кое-чем отдарил пастуха «ради добрых отношений».

По дороге Зузула поведала Катюшке, что барана солнечная ведьма не опалила, просто пастух его зарезал и сварил в котле.

— Ну что ж, дед ведь от этого не обеднеет, у него их еще две сотни, а пастуху иногда тоже хочется мяса поесть. Только надо говорить правду, — рассудила девушка.

— То-то и оно, — согласилась с нею тетка.

Путь домой прошли быстрее, потому что двигались не лесными тропами, а удобной дорогой, хотя и более длинной. По пути Зверка рассказывал о жизни овчаров, о том, что они находятся на пастбище непрерывно с конца апреля и до конца октября, или, как принято говорить, — от Юрия до Димитрия, о том, как они закалены в борьбе со всякими трудностями. Им часто приходится встречаться с волками, нередко и гайдуки,[29] что скрываются в горах, заглядывают к ним и забирают лучших баранов, а чтобы незваные гости ушли по-хорошему, приходится их обхаживать, поить овечьим молоком.

Так, рассказывая обо всем понемногу, спустились в небольшую зеленую долину, по которой торопливо бежала речка, «живая вода», и вскоре очутились у своего дома, где их под ореховым деревом уже поджидали хозяин и хозяйка. Опять завязался разговор, хозяин первым делом спросил, что нового наверху, и, услышав про погибшего барана, покачал головой, улыбнулся, будто хотел сказать: «Знаю я его, мошенника!» Вскоре из-под дерева удалились женщины, ушел и Зверка. Только Богуш остался сидеть с хозяином и, когда старик захотел посмотреть рисунки, начал с пастушьей хижины и пастуха, что старику очень понравилось, и он, словно пастух был перед ним, погрозил ему:

— Вот погоди у меня, пройдоха! — Но тут же добавил — Ну что ж, пастух он все-таки хороший, хоть и зарежет иногда барана, тут уж ничего не поделаешь!

Богуш дал посмотреть и портрет Катюшки, без утайки поведав, как девушка испугалась.

— Да, болтают такое, — подтвердил хозяин и долго не мог оторвать глаз от рисунка, хотя это был всего лишь набросок. — Фигурой, — произнес он, — фигурой она пошла в мать, а лицом похожа на отца, на бедного моего Юро.

Когда старик возвращал рисунок Богушу, на седых ресницах его блеснула слеза.

— Прежде чем уйду, я сделаю вам такой же портрет, — пообещал Богуш, заметив, что старику это будет приятно.

— Ох, большую радость мне доставите, кто знает, долго ли она еще у нас в доме поживет. Я не собираюсь выдавать ее, как здесь принято — в пятнадцать-шестнадцать лет девушки уже становятся женами, — но если ее придут сватать в зажиточный дом, да жених ей понравится, что я на это скажу? Придется сделать так, как она пожелает. А я бы очень хотел, чтобы она попала в хорошую семью, мы ведь растим ее словно ягодку.