Дом в предгорье - [13]

— Что же со мной будет, господи!

А в это время в комнате хозяин говорил:

— Ну, коль уж иначе нельзя, идите с богом, и если опять окажетесь в наших краях, то теперь вы знаете, где, мы живем. А валашку эту возьмите на память, я сам ее делал. Но до обеда мы вас не отпустим, раз вы прямо домой. В Брезно приедете еще засветло, Зверка домчит вас туда как в сказке. А ты вот что, Зверка, подари-ка пану этот костюм, пусть он его покажет у себя дома и почаще о нас вспоминает. Эх, мне даже тоскливо стало, — добавил старик взволнованным голосом, а старуха сказала, что полюбила Богуша, как сына.

Когда уже поговорили обо всем, Богуш попросил хозяина побеседовать наедине. О чем они толковали, никто не ведал и даже не догадался бы, но «поклялась земля когда-то раю, что нет под солнцем тайн». Может, и эта станет явью. Оба, однако, были взволнованны.

— Катюшка... Катюшка... где ты?.. Отзовись! — звала бабушка. Она искала внучку по всему дому, искала, как закатившееся яичко, но Катюшки нигде не было.

— Может, она с девчатами пошла бросать венки в ручей? — предположила дочь.

— Нет, нет, она бы сказала, — покачала головой бабушка.

— А может, пошла к лесничихе, у той девчушка хворает, вы же знаете, Катюшка любит ее, — сказала тетка.

— Поищите, где-нибудь да найдется, — велел хозяин и пошел со Зверкой осмотреть повозку, на которой должен был уехать гость.

Богуш тоже не мог понять, куда Катюшка подевалась. Он беспокоился за нее: после того как она неожиданно вышла из-за стола, он ее не видел, а ему очень хотелось еще полюбоваться ею. Ведь через несколько часов они расстанутся надолго, а может быть, и навсегда.

Собираясь поискать Катюшку, он забежал в свою комнату за шляпой, но, взглянув в окно, заметил в зелени сада что-то белое. «Это она», — подумал Богуш и помчался вниз, потом в сад, где в самом дальнем углу под яблоней застал совершенно поникшую Катюшку.

— Ради бога, Катюшка, что с вами? Вас ищут, что случилось? — спросил он в сильном волнении, увидев ее бледное, залитое слезами лицо.

Опустив сложенные руки, она посмотрела на него так, словно в душу проникла, и с улыбкой на устах и слезами в глазах сказала:

— Кажется, меня околдовали.

Под этим взглядом, от этих слов Богуш забыл, что он хотел всего лишь полюбоваться ею. В эту минуту для него на свете не существовало ничего, кроме нее. Целуя ей руки, он воскликнул:

— Меня, меня, дорогая Катюшка, твои глаза околдовали! Я так долго смотрел в них, что сердце мое не выдержало. О сладкая, дорогая, единственная моя... ты любишь меня? — тихо спросил он, обняв ее тонкий стан.

Катюшка затрепетала, как листок осины, слезы навернулись ей на глаза, и, прижав руки к сердцу, она прошептала:

— Когда я услышала, что вы уезжаете, думала, умру... а сейчас... ах, я даже не знаю, как сказать о том, что я чувствую!

— Милая моя! — воскликнул Богуш, совершенно счастливый от ее признания. Он еще крепче прижал любимую к сердцу, целуя ее глаза и белый лоб.

Долго стояли они так, объятые тихой лаской и увлеченные друг другом. Очнувшись, Богуш взял Катюшку за руку, и то, что он ей сказал, подействовало на ее сердце, как теплый дождик на увядающий луг. Когда они выходили из сада, Катюшка уже не напоминала шаловливое дитя, она стала нареченной Богуша, а он шел рядом с нею, словно в ней для него заключался весь мир.

В тот же день к вечеру Богуш простился с обитателями дома в предгорье. Все были взволнованны, в том числе и хозяйка. Только хозяин попрощался спокойно. Он что-то знал, но помалкивал. У Катюшки дрожала рука, когда она подавала ее своему единственному, а слезы затуманили ей глаза. Но едва он, нежно взглянув на нее, прижал к губам золотое обручальное кольцо на своей правой руке и показал на ее палец, она вытерла слезы. Повозка скрылась из виду, и Катюшка тихо вошла в дом.

А вечером, когда девушки на лужайке под окном запели:

Мы любили друг друга, как два голубка,

а расстались с тобою, как ласточки.

Ты оставил меня одну горевать,

улетел от меня за зеленую гору,

за гору зеленую, за тучу черную.

Милый мой, сердце мое, возвращайся скорей! —

она заплакала.

.....

Прошел год с той поры, как умер старый пан Сокол из Соколова, и полтора года, как сын его, ставший за это время доктором прав и богатым наследником, забрел в дом у подножия гор.

В салоне фрау Зауэршюль — так именовала себя пани Завржилова, у которой собиралось только избранное общество, чему она придавала большое значение, — бывал и молодой пан Сокол из Соколова (она называла его бароном). Он всегда был желанным гостем по многим причинам: во-первых, он был «фон»,[33] во-вторых — богат, в-третьих — доктор и, в-четвертых, потому, что барышня Амелия, ее красавица дочь, была на выданье. Около нее, как мотыльки вокруг яркого цветка, порхали молодые люди, называя ее королевой всех балов. К тому же она пела, словно соловей, виртуозно играла на фортепьяно, говорила по-французски и по-английски, «Декамерон»[34] перед сном читала в оригинале и учила испанский. Она прочла все романы, могла судить как о театре, так и о модах.

Фрау Зауэршюль, а тем более барышня Амелия не сомневались, что любой из этих господ сочтет за честь, если Амелия даст согласие выйти за него замуж, и потому была почти уверена, что пан Сокол станет добиваться руки ее дочери, как только кончится траур и он вернется из путешествия, в которое отправился после смерти отца. Ведь молодой человек всегда относился к Амелии с особой почтительностью, аккомпанировал ей на скрипке, а барышня утверждала, что доктор в нее влюблен.