Дом - [5]

Если в феврале выпадет снег и начнется метель, а мороз (о, ужас!) ударит до минус десяти градусов, это событие срочно заносят в учебники истории Крыма. До мая все газеты будут писать только об этом. Несколько человек обязательно замерзнут прямо на центральных улицах, еще десятки отморозят ноги и руки, заводы и фабрики останавливаются, школы закрывают.

Электричество во всех домах на горе Тепе-Оба отключают заранее, не дожидаясь обрыва проводов. Хлеб не пекут — завод остановлен. На работу можно не ходить смело (проверяла). Новости по НТВ каждые два часа расскажут всему миру о «чрезвычайной обстановке в Крыму».

Лопат для снега нет ни у кого. Все начинают вспоминать 1985-й год, когда у картинной галереи Айвазовского замерзли все пальмы, а горком партии приказал грузить снег в самосвалы и вывозить в поселок Приморский — сбрасывать в море.

Но сейчас, когда я пишу эти строки, зима самая обычная. Светит солнце. За окном библиотеки, во дворе Казанского собора, качаются два кипариса и дрожит золотыми листьями-сердечками береза.

В сумерках я спускаюсь по Революционной улице к морю. Как всегда, останавливаюсь у выкрашенной белой масляной краской статуи Венеры в беседке. Можно сверять часы: в одно и то же время из порта выходит буксир. Куда он идет в густых сумерках по зеркалу бухты. Зачем?

Каждое утро, проснувшись, я бегу посмотреть в окно — а вдруг случилось чудо, и все дорожки в саду покрыты нетронутым снегом? В окно я вижу солнце, всходящее зимой где-то за мысом Ильи. Вижу синиц и сорок на голых ветках деревьях, одинокий лист винограда на беседке. Снег и мороз — редкие и долгожданные гости — забыли о Крыме. Может быть, дать объявление: «Меняю два теплых и грязных дня на один морозный. Ветер и метель не предлагать».

2004 год

Старыми дорогами

Было это лет двадцать пять назад. Я училась в университете и преподавала русский язык в своем городе. Была юной и романтичной. Каждую пятницу, придя с работы, собирала рюкзак, надевала короткую джинсовую юбку и французскую тельняшку, голосовала на Симферопольской трассе и уезжала на три выходных дня в археологическую экспедицию. В двадцати километрах от нашего города, высоко в горах, восстанавливали средневековый монастырь и вели раскопки.

Легко поднималась от оживленной трассы вверх. Шла сначала мимо полей, заросших ромашками и цикорием, затем проселочная дорога петляла по буковому лесу. У монастыря окуналась в горную прохладу. Рядом, в балке, журчали водой каменные фонтаны. Рабочие уже уехали в город. За огромным деревянным столом на краю леса меня ждали только те, кто жил постоянно возле монастыря. В начале семидесятых годов в лесу, рядом с монастырем, построили одноэтажное здание турбазы. Черепичная крыша, сосны у входа делали ее похожей на пагоду.

Я доставала нехитрые припасы — черный хлеб, виноград, конфеты, чай, кофе. Садилась за стол, постепенно узнавала все новости. На турбазе жила руководитель экспедиции — пожилая армянка из Еревана, студенты-археологи, архитектор. Мы сидели до ночи. И только когда из — а леса выплывала луна и освещала ярким светом наш стол, турбазу, громаду старого монастыря и все тропинки, мы расходились на ночлег.

В здании турбазы была как-то особенно, до дрожи, холодно и зимой, и летом. Я заворачивалась в одеяла и засыпала.

Утром вставали все рано, часов в пять. Умывались у фонтанов, варили кофе, завтракали. Чувствовалось у нас что-то общее. То ли это молодость, то ли радостное, светлое чувство совместной работы. Всем хотелось увидеть церковь при монастыре во время пасхальной службы, а братский корпус — жилым.

Иногда мы засиживались после работы. До двух часов ночи спорили, мечтали о восстановленном ожившем монастыре. Кто-то пел, кто-то играл на гитаре. Архитектор, смеясь, говорил: «Эх, открыть бы здесь ресторан или магазин! А то за каждой мелочью надо ездить в город!»

Лето у меня проходило в работе. Лес, высокогорная местность, фонтаны, толстые стены монастыря — все давало прохладу. Раз в неделю я ездила домой. Выйдя из автобуса возле своего дома, сразу попадала в раскаленный шумный мир. Угарный газ, пыль, суета курортного города…

Дома из рюкзака доставала лесные гостинцы — ежевику, маленькие красные яблочки с монастырского дерева. Глиняные черепки, найденные при раскопках. Экспедиция наша подняла самые древние пласты при раскопках. Под осколками посуды четырнадцатого века вдруг обнаружилась кладка девятого века. У нас рождались самые смелые предположения.

Через день-два я возвращалась. Входя в лес, я думала, как сильно моя работа в экспедиции отличается от той суеты нашего городка среди раскаленного пыльного воздуха.

Меня радостно встречали, показывали находки. Жизнь входила в свою колею. Иногда, когда рабочие не приезжали, мы тоже устраивали себе отдых. Сидели на крыше монастыря, рассматривая далекие квадраты полей и лес под нами. Сушили пучки мяты и крапивы. Кто-то играл на флейте грустные мелодии, которые в горной тишине слышны были, наверно, на много километров.

На сосне, у самых дверей турбазы, кто-то повесил качели. Я взлетала, и длинные русые кудри разлетались за спиной. Юность всегда счастлива и беззаботна.