Дом - [4]
История одной прищепки
Ярко-голубая прищепка была куплена в Москве. Конечно, не одна, а с несколькими десятками таких же, как она, укрепленных на картоне прищепок. Девушка упаковала в дорожные сумки не только прищепки, но и всю свою одежду, книги, постельное белье, тетради, фотоальбомы.
Ровно тридцать часов прищепки ехали в Крым. Хозяйка — Ольга Вадимовна — решила поселиться в Старом Крыму. Прищепкам предстояла интересная жизнь: держать мокрое белье во время весенних крымских бурь, ледяных январских норд-остов, июльских сухих ветров.
Прищепки поселились в большом целлофановом пакете на веранде. Зимой им было холодно и неуютно, но зато летом окна на веранде не закрывались. Можно было услышать все звуки улицы: крик петуха в соседнем доме, колокольчики коров, рев самосвал и мотороллера. На веранде у хозяйки собирались ученые и художники, бродячие монахи и путешественники. Какие споры подслушивали прищепки!
В июле двухтысячного года в доме несколько дней прожил Владимир Петрович. Ранней весной он уехал из Омска, решив обойти все монастыри и выбрать для жизни один. Но в каждом монастыре была такая сложная иерархия и почти беспредельная власть игумена, что от мысли поселиться в монастыре Владимир Петрович отказался. Из Старого Крыма ему предстоял недалекий путь — в армянский монастырь Сурб-Хач, в четырех километрах от города.
Хозяйка собрала ему в дорогу корзину с поздней июльской черешней, круглым хлебом собственной выпечки, овощами. Несколько прищепок из большого пакета тоже оказались в корзине среди разных мелочей, необходимых человеку в одиноком быте.
Когда в последние дни августа двухтысячного года мы шли из Старого Крыма в Щебетовку через монастырь Сурб-Хач, нам пришлось на сутки остановиться в монастырской гостинице. Мы — это ленинградские художники Оксана Хейлик и Сергей Ломако и я.
Владимир Петрович жил в каменной сторожке. Рядом, в бывшей дизельной, на охапках свежей травы жили козы. За сторожкой был устроен очаг, вокруг лежали бревна — вместо скамеек. Разноцветные московские прищепки оглядывали свое новое место службы: глубокую монастырскую балку, буковый лес и дорогу вверх, к монастырю.
Под бельем бродили козы и несколько новорожденных козлят, собаки и множество кошек. Владимир Петрович варил кофе в высоком кофейнике, поставив его прямо в очаг.
Время от времени он отгонял всю живность, норовившую прыгнуть к нему на колени, сбить кофейник прямо в огонь, пожевать рукав рубашки. Кстати, козы съели два килограмма замечательного винограда, оставленного нами на столе.
Владимир Петрович — бородатый, с сединой в каштановых кудрях, очень мудрый и добрый, был похож на Ноя, поселившегося в старокрымском лесу со всеми своими животными. И вот к Ною пришли гости, принесли в дар виноград, бородинский хлеб и колумбийский кофе.
Следующим утром мы ушли. Лес был сухой, старую дорогу в Щебетовку то и дело преграждала баррикада из поваленных старых деревьев. Было очень жарко — буковые деревья открывали нас августовскому солнцу. Хотелось поскорее дойти до биостанции, сбросит рюкзаки и уплыть далеко в море.
Где-то мы свернули неправильно и оказались в густых зарослях крапивы и ежевики. Под ногами не было не только дороги. Но даже и тропинки. По сухому руслу реки мы вышли к щебетовскому озеру. Белая пыльная дорога шла мимо виноградников. Уже виднелись карадагские хребты вдоль Судакского шоссе.
На первой же улице Щебетовки мы сняли рюкзаки и долго пили, подставив ладони под струю холодной воды из уличной колонки. Решили вернуться в Феодосию и через час шли по вечернему городу.
Разбирая дома рюкзак, я увидела ярко-голубую прищепку: она крепко держалась за уголок пакета с молотым кофе. Судьба нескольких десятков ее разноцветных сестриц мне не известна. Но эта путешественница, вцепившаяся в пакет, словно лягушка в прутик, заслужила свою биографию.
В Старый Крым, к Ольге Вадимовне, и в каменную сторожку у монастыря я смогла вернуться только через два года. А прищепка поселилась в библиотеке.
За окном библиотеки, распахнутом сейчас прямо во двор нашего ближайшего соседа — Казанского собора Феодосии, я натянула изолированный провод. На нем сушится бейсболка Остапа Ломако (сына Оксаны и Сергея) или мой купальник на ярко-голубой прищепке.
Когда окно заклеено намертво, когда вся Феодосия утопает в сугробах и ежится от ледяного морского ветра, прищепка, забытая мною, покрывается изморозью. На ветки старой акации и на провод за окном садятся птицы, скандалят, о чем-то щебечут. Прищепка плохо видит их в своем панцире, но уже мечтает о бурной летней жизни.
2003 год
Крымская зима
Нет в мире ничего более грустного, чем крымская зима. Каждый день готовит сюрприз. Это может быть ливень с потоками воды по тротуарам, снег при плюсовой температуре. Мокрые меха крымских модниц вызывают только жалость.
В декабре порой бывает так тепло, что хозяева кафе выносят столики и кресла на улицу. Можно сидеть в кафе и любоваться снующими по бухте буксирами, сторожевыми кораблями, гигантской буровой установкой, которую притащили с Азовского моря и поставили ровно в центре бухты. Порой зацветет в декабре миндаль и желтенькая форзиция на Бульварной горке. Новогодняя ночь проглотит тогда туманом все огни сигнальных ракет и фейерверки.
