Дом падших ангелов - [41]

– Сынок, а кузина на тебя реально запала, – прошептал Дон Антонио.

– От нее несет Чентебентом.

– Ah, cabron! – одернул Дон Антонио. – Вставь затычки в нос.

Сработало.

Они танцевали.

* * *

В тот роковой день Кукабент и Тикибент в компании с Мамой Америкой сумели припереть Ангела к стене. Они загнали его в родительскую спальню, как строптивого годовалого бычка. Ему совсем не понравились взгляды окруживших его женщин.

– Твои брови! – взвизгнула Тикибент. – Как будто налепил себе на лицо дохлую ворону.

И началась пытка: безжалостно клацая щипчиками, женщины выстригали растительность на его бровях, а когда он уворачивался или жалобно орал, больно щипали или обзывали разными словами. Они терзали его несчастную физиономию, пока не превратили экстравагантные заросли в две удивленно приподнятые дуги, в стиле Риты Хейворт. С тех пор этот ритуал стал частью их с Перлой тайной жизни. Никто больше об этом не знал.

* * *

После того как закончилась пытка испанской инквизиции с его бровями, Дон Антонио и Мама Америка усадили Ангела и сообщили, что он отправляется в Масатлан на El Guatabampo. Он издал возмущенный вопль, но с оттенком восторга. Он не желает расставаться с Перлой! Хотя был не прочь расстаться со школой. И он никогда не ходил в море так далеко. И не бывал в Масатлане. Большой город! Где живут все эти умники.

Они считали его недоумком, как все родители. Ну да, он и был недоумком, как все дети. Понятия не имел, что его отсылают, чтобы облегчить расторжение брака.

Дон Антонио уже много лет регулярно совершал загадочные поездки на север «по работе». Мама Америка знала, что он ездит к кузине – своей «тайной» любовнице в Тихуане. Но на самом деле отец присмотрел цель по другую сторону границы. В те времена мексиканский мужчина мечтал о двух вещах: американские машины и американские женщины.

В ту самую неделю он сообщил жене, что уходит к другой женщине. Но она знала то, о чем та другая пока не подозревала: Антонио и ее бросит.

Мать ни разу в жизни не обмолвилась ни словом детям о его измене. И не собиралась умолять его остаться или устраивать ей фильм ужасов. Но, однако, понимала, что не сможет совладать со всплеском страстей Ангела, когда откроется правда об измене отца. Хватит и того, что тяжко придется с младшими. Им с Доном Антонио нужно было выдворить Ангела из дома прежде, чем мир рухнет. Отсюда и родилась идея отправить его с Чентебентом.

Иногда она представляла, как отравит Дона Антонио. Щепотка крысиного яда в кофе…

По плану Дон Антонио должен был сесть в международный автобус сразу же, как матрос Ангел выйдет в море. К тому моменту, как сын узнает правду, и беда уже случится, и время пройдет. Письма курсируют долго. Дон Антонио потребовал от жены и ее сестры только одного: его сына никогда не будут звать Ангелбент.

Мама Америка размышляла о судьбе старого серого пианино, стоявшего в углу дома. Антонио купил его в какой-то задрипанной забегаловке на окраине города, где ошивался всякий сброд, глушивший пульке и мескаль. Хозяин продал инструмент за сто американских долларов. Пианино все в пятнах и следах от сигарет. Но Антонио его любил. Играл на нем каждый день для всей семьи. И сейчас, на вечеринке, наигрывал песенки Агустина Лары[176]. Когда уедет, решила Мама Америка, она порубит пианино на дрова.

Весь этот последний шумный вечер с Бентами, собравшимися за маленьким столом под сливовым деревом, с лица Мамы Америки не сходила улыбка. «Харлей», припаркованный у задней стены сада, излучал злорадные энергии из-под своего покрова. Мать улыбалась, потому что задумала спустить мотоцикл в море, едва этот ублюдок, ее супруг, угнездится на сиденье автобуса.

Чентебент выдавал настолько непристойные шутки, что Мама Америка вынуждена была отправить младших спать. Ангел обожал такие вечера, когда отец выпивал, – Чентебент, среди множества своих пороков, был еще и завзятым кутилой и вынуждал Дона Антонио пить текилу. Удивительно, да. И Дон Антонио преображался: вместо столпа праведной силы – пластичное пританцовывающее создание со множеством голосов и забавными порочными привычками. И всю оставшуюся жизнь Ангел стремился заполнить суматошной радостной кутерьмой свой дом, полный народу, – как умели эти люди.

«Ну, Ченте!» – восклицали, бывало, женщины. «Ну, Тонио!» И Ангел никогда не мог угадать, от чего они краснели, от смеха или от смущения.

– А потом, – орал Чентебент, – слон засунул арахис прямо в задницу Панчо!

Кукабент, гогоча, свалилась со стула, а Дон Антонио подпрыгнул и на корточках пополз по двору, держась за живот и задыхаясь от смеха. Попугай верещал в клетке, как будто тоже понял шутку.

– Слушай, слушай! – сказал отец, переводя дыхание.

Бурное веселье утихло. Мясо тихо потрескивало в раскаленной яме. Стол усыпан головами креветок, и они таращатся черными бусинками глаз. И Тикибент страстно лыбилась Ангелу блестящим влажным ртом, и он знал, что на вкус эти губы – лайм, соль и рыбий жир. По столу и под столом разбросаны пивные банки, бутылки из-под текилы и стаканы. Мама Америка тем временем размышляла об острых ножах и мошонке.

– Слушай, – повторил Дон Антонио, покачиваясь в центре своей колышущейся на каменных плитках тени. – У меня есть шутка! Итак. Маленький Пепе играл в саду.