Дом о семи шпилях - [66]

Но как ни была она слаба и мимолетна, в ней сквозило очарование красоты.
It was followed by a coarser expression; or one that had the effect of coarseness on the fine mold and outline of his countenance because there was nothing intellectual to temper it.	Вслед за этой улыбкой на лице у него появилось более грубое выражение - или оно казалось грубым, потому что не было смягчено светом разума.
It was a look of appetite.	Это был голод.
He ate food with what might almost be termed voracity; and seemed to forget himself, Hepzibah, the young girl, and everything else around him, in the sensual enjoyment which the bountifully spread table afforded.	Гость принялся за предложенный ему завтрак, можно сказать, почти с жадностью и, казалось, позабыл и о самом себе, и о Гепзибе, и о юной Фиби, и обо всем, что его окружало.
In his natural system, though high-wrought and delicately refined, a sensibility to the delights of the palate was probably inherent. It would have been kept in check, however, and even converted into an accomplishment, and one of the thousand modes of intellectual culture, had his more ethereal characteristics retained their vigor.	Вероятно, если бы его умственные способности сохранили свою силу, он бы сдержал тягу к услаждению желудка.
But, as it existed now, the effect was painful, and made Phoebe droop her eyes.	Но в настоящем положении дел эта потребность проявилась в таком тягостном для наблюдателя виде, что Фиби вынуждена была потупить взор.
In a little while the guest became sensible of the fragrance of the yet untasted coffee. He quaffed it eagerly.	Скоро гость почуял аромат стоявшего перед ним кофе и принялся пить его с нескрываемым наслаждением.
The subtle essence acted on him like a charmed draught, and caused the opaque substance of his animal being to grow transparent, or, at least, translucent; so that a spiritual gleam was transmitted through it, with a clearer lustre than hitherto.	Ароматная эссенция подействовала на него как волшебный напиток. Темная субстанция его существа сделалась прозрачной - по крайней мере, в такой степени, что сквозь нее теперь был различим свет разума.
"More, more!" he cried, with nervous haste in his utterance, as if anxious to retain his grasp of what sought to escape him.	- Больше, больше! - вскрикнул он с тревожной поспешностью, словно боясь упустить что-то от него ускользавшее.
"This is what I need!	- Вот что мне нужно!

Give me more!"	Дайте мне больше!
Under this delicate and powerful influence, he sat more erect, and looked out from his eyes with a glance that took note of what it rested on.	В это время стан его несколько распрямился, а в глазах появилось осмысленное выражение.
It was not so much that his expression grew more intellectual; this, though it had its share, was not the most peculiar effect.	Они, впрочем, не оживились настолько, чтобы в них отразился ум.
Neither was what we call the moral nature so forcibly awakened as to present itself in remarkable prominence. But a certain fine temper of being was now-not brought out in full relief, but changeably and imperfectly betrayed-of which it was the function to deal with all beautiful and enjoyable things. In a character where it should exist as the chief attribute, it would bestow on its possessor an exquisite taste, and an enviable susceptibility of happiness.	Это было скорее чувство нравственного удовольствия, способность к восприятию красоты, которая составляет главную принадлежность некоторых натур, обнаруживая в них изящный от природы вкус.
Beauty would be his life; his aspirations would all tend toward it; and, allowing his frame and physical organs to be in consonance, his own developments would likewise be beautiful.	Красота становится жизнью такого человека, к ней одной направлены все его стремления, и если только физические органы его находятся в гармонии с этим чувством, то и само оно получает должное развитие.
Such a man should have nothing to do with sorrow; nothing with strife; nothing with the martyrdom which, in an infinite variety of shapes, awaits those who have the heart, and will, and conscience, to fight a battle with the world.	Такой человек не должен знать горестей, ему не с чем бороться, для него не существует мучений, ожидающих тех, у кого достает духу, воли и сознания для борьбы с жизнью.
To these heroic tempers, such martyrdom is the richest meed in the world's gift. To the individual before us, it could only be a grief, intense in due proportion with the severity of the infliction. He had no right to be a martyr; and, beholding him so fit to be happy, and so feeble for all other purposes, a generous, strong, and noble spirit would, methinks, have been ready to sacrifice what little enjoyment it might have planned for itself-it would have flung down the hopes so paltry in its regard-if thereby the wintry blasts of our rude sphere might come tempered to such a man.	Для этих исключительных характеров подобные мучения и составляют лучший из даров жизни, но для существа, на которое устремлено в настоящую минуту наше внимание, они были бы горем, небесной карой.