Дом на улице Четырех Ветров - [27]
— А что потом? — спросила консьержка. — Как было в камере?
— Что ж, в камере, пожалуй, было бы терпимо, если бы я не подыхал с голоду. Со мной сидело еще двое заключенных: один такой маленький, с бородой, который к вам приходил, а второй — бретонец, его вчера отправили в Германию. Знали бы вы, что только не изобретают заключенные! Они прячут в соломенных тюфяках и ножи и бумагу с карандашами. А по вечерам перестукиваются с арестантами из соседних камер… Самое тяжкое — это вечера. Света нет. Мы лежим в темноте, стараясь развлечь друг друга беседой, но скоро все умолкают. Засыпают — и точка… На второе же утро из камеры увели людей — втолкнули в грузовик и повезли на расстрел. И тогда мы все запели «Марсельезу»…
— И их расстреляли? — всплеснув руками, воскликнула мадемуазель Мари.
— Не знаю… Наверно, раз никто из них не вернулся… Каждые два дня кого-то вот так увозили, и мы всякий раз провожали их «Марсельезой». А потом выпустили бородача, и я попросил его вас известить. Премного благодарен вам за посылку, — вежливо добавил Жан.
Эвелина задумалась.
— Когда вас допрашивали? — спросила она. — Какой это был день?
— Погодите… Меня арестовали двадцать четвертого декабря и два дня держали в гестапо на улице Соссэ́… Значит, допрос был двадцать шестого. Почему вы спрашиваете?
— Двадцать шестое декабря… — повторила Эвелина. — В этот день исчез шпик… Все ясно… Немцы убедились, что вы не Ален, и перестали наблюдать за домом. Значит, когда Ален уходил, никто уже не мог его выследить.
— Какое счастье! — воскликнули сестры Минэ.
Жану рассказали про содействие доктора Менара, ни одним словом не упомянув о собранных деньгах.
— Значит, это ему я обязан свободой? — спросил Жан. — Славный он человек, непременно схожу к нему, поблагодарю. Но вот что я хочу вам сказать: больше я не намерен смирно сидеть в своем углу! Уж очень я зол на них, подлецов, которые каждое утро отправляют на смерть сотни людей! Нет, недаром я пел «Марсельезу», недаром… Да и как они смели оскорблять меня, бить, срывать с меня галстук?! Нет, больше я не буду тихоней: я хочу сражаться, помогать Алену…
— Сейчас вам прежде всего надо поправиться, — с улыбкой сказала ему Эвелина, — вечером будете ужинать с нами!
— Нет, с нами, с нами! — закричал отец Жоржа.
Жан ужинал у Селье, а на другой день завтракал у Моско и обедал у сестер Минэ. Все дружно за ним ухаживали, и мадам Кэлин сияла. Таким домом можно гордиться! Все ее жильцы против немцев: все — с первого до последнего этажа! Когда вернется ее сынок и заведет речь о своих боевых подвигах, она тоже сможет кое о чем порассказать.
Оставалось одно черное пятно — Гурры. Не они ли донесли на Алена? Это дело надо было расследовать! Мишель с Жоржем пытались незаметно расспросить Стефана. Но тот только отшучивался. Виновны были Гурры или нет — они держали язык за зубами.
— Это они, конечно, они! — твердил Жоржу Мишель. — Кто другой мог бы это сделать? По мне, так надо бы сказать им правду в лицо и выставить их из дома!
Жорж пожимал плечами: это невозможно, надо дождаться победы! Но уж тогда подлецы получат по заслугам, да!
Мальчики снова, как прежде, ходили в школу, и Мишель старался учиться как можно лучше. Он уступил Жоржу должность командира «рыцарей», а сам, как все рядовые бойцы, распространял листовки, рассовывая их по почтовым ящикам. Но Союз рыцарей, зеленые листовки — все это уже не захватывало его по-настоящему. Он все время думал только о Даниеле. С того самого дня, как Мишель расстался с ним в кафе «Добрая встреча», Даниель не подавал о себе вестей. Неужели он забыл свое обещание?
Как-то раз в феврале Мишель возвращался домой через Люксембургский сад, неторопливо ступая по талому снегу. Вдруг перед ним вырос Ален. Мишель с трудом его узнал. Ален был теперь не блондин, а брюнет и носил широкую фетровую шляпу и очки.
— Я тебя искал, — сказал юноша. — Мне не хотелось идти на улицу Четырех Ветров, а потому я поджидал тебя здесь… Меня послал к тебе Даниель…
Мишель вспыхнул от радости.
— Наконец-то! — воскликнул он. — Скорей говорите, что я должен сделать!
Надо было в тот же день отнести записку хозяйке красильни на улице Генего́. Спросить мадемуазель Агату и сказать: «Я к вам от Мартена». Мишель сунул листок за пазуху, и этот привычный жест вызвал бурную радость в его душе.
— Это не все, — сказал Ален, — придешь сюда в будущий вторник в четыре часа, и я дам тебе еще одно поручение… Прощай… Значит, во вторник…
Он зажег сигарету и ушел, шлепая по лужам. Мишель задумался. Он не мог отправиться на задание, не сказав матери всей правды. «А вдруг она не позволит мне пойти на улицу Генего? — испугался он. — Нет, была не была, скажу все, как есть: не могу же я обманывать маму!»
Эвелина Селье выслушала сына и, подавив вздох, тихо сказала:
— Иди, сынок!
Без труда отыскав красильню, Мишель аккуратно исполнил все, что ему велели. Для этого ему пришлось пропустить занятия в школе, а через три дня он снова их пропустил, потому что на этот раз Ален послал его в более отдаленный район — Бельви́ль: там у станции метро «Пляс де Фэт» его ждала, читая газету, белокурая девушка, с которой он познакомился месяц назад.
