Дом на улице Четырех Ветров - [20]

— Матрац, правда, жестковат, но подушка отличная.

Ален задумался.

— Хорошо, — сказал он, — если вы позволите. Эту ночь я останусь у вас. А завтра посмотрим.

Сестры рассыпались в благодарностях. Можно было подумать, что Ален оказывает им огромную честь, соглашаясь укрыться в их квартире. Сияя от счастья, они торопливо увели своего гостя. У Алена скверный вид, заявили они, ему необходимо лечь как можно раньше.

Консьержка догнала их уже на лестничной площадке.

— А Гурры? — шепотом сказала она. — Вы, видно, забыли о них? А там как раз торчит немецкий офицер, с которым они водят дружбу. Небось хлещут сейчас шампанское! А мальчишки их только что шныряли по коридорам! Если они увидят Алена… Погодите, я сейчас посмотрю!

Консьержка перегнулась через перила.

— Нет, — сказала она спустя минуту, — как будто никого нет. Идемте, но только смотрите будьте осторожны, когда подойдете к третьему этажу!

Маленькая компания осторожно спустилась вниз. А Жорж побежал к себе наверх, рассказать обо всем родителям. Эвелина Селье осталась одна со своими детьми в опустевшей столовой, где все еще сверкала рождественская елка с петрушкой и золотой розой на ветках.

Фанфан задремал, уткнувшись носом в серебряную звезду. Норетта подняла его и отнесла в кровать.

— Норетта, — сказала ей мать, когда она вернулась, — Соланж останется сегодня у нас, она ляжет с тобой. Это ничего: в тесноте, да не в обиде!

— Ура! — закричала Норетта, радостно захлопав в ладоши. — Ты слышишь, Соланж, нет, ты слышишь? Мы с тобой будем играть, — прошептала она на ухо подруге, — до чего же весело будет!

— Да, конечно… — ответила Соланж. — А как вы думаете, мадам Селье, хорошо будет Алену у сестер Минэ? Думаете, ему там понравится?

— Еще бы ему там не понравилось! — сказала Эвелина. — Они будут ухаживать за ним, как за малым ребенком. Они ему и грелку в постель принесут, и липовый отвар, а утром станут ходить на цыпочках, чтобы он не проснулся! Ты что, не знаешь сестер Минэ?

— Ну как же! Конечно! — сказала Соланж.

Слабая улыбка осветила ее лицо; она взяла Норетту за руку.

— Значит, правда, — сказала она, — я остаюсь у тебя и мы будем играть? Пошли!

Эвелина Селье расцеловала обеих девочек, и они ушли вместе с Мишелем. Когда их шепот затих, она вздохнула и начала убирать со стола, чтобы потом вымыть посуду. Хладнокровие, которое она проявила, стоило ей огромного напряжения, и сейчас силы оставили ее, все тело ныло, она с трудом держалась на ногах. Но теперь она одна, можно дать волю усталости… По ее милому лицу тихо заструились слезы; они падали в лохань с посудой, а она и не думала их вытирать. «Ну хватит, — говорила она себе, стараясь успокоиться, — на сегодня Ален спасен и пристроен — это главное. Но что будет завтра? И этот бедняга Жан — как жаль, что он такой рохля!.. О господи, как тяжко все, невыносимо тяжко!..» А слезы все текли и текли по ее щекам…

Убрав посуду в кухонный шкаф, она вернулась в столовую и подошла к елке. Все свечки давно погасли, кроме одной; в ее дрожащем сиянье поблескивали гирлянды. Крохотное пламя то угасало, то вспыхивало с новой силой — казалось, оно вот-вот умрет. Прижавшись щекой к колючим зеленым веткам, Эвелина стала следить за свечой. Ей вспомнились другие елки — те, которым она радовалась в детстве, когда ей было восемь, а потом и двенадцать лет, — елки, которые она украшала для Мишеля, затем для Норетты, наконец, последняя елка, которую муж — это было в 1938 году — купил на Цветочном базаре. Она была слишком велика, и пришлось отпилить кусок. «Хорошо, если бы муж сам купил елку на будущий год! Неужели он не вернется?..» Она стояла не двигаясь, погруженная в свои мысли, пока крохотное пламя наконец не погасло. Тогда она тихонько выпрямилась и, в последний раз оглядев погасшую елку, вышла из столовой — пора было ложиться спать.

ДАНИЕЛЬ

Новый день принес новые заботы. Еще ночью у Соланж началась сильная лихорадка, она бредила, звала брата, и Эвелине пришлось взять ее к себе в комнату, чтобы Норетта могла выспаться. В семь часов утра жар все еще держался — термометр показывал 39,7. Эвелина, серьезно встревоженная, послала Мишеля за доктором Менаром, который сразу же поспешил на зов. Соланж тем временем перестала бредить, но была необычайно возбуждена: ее лицо, обычно такое бледное, горело лихорадочным румянцем, и она жаловалась на сильную головную боль.

— В горле чисто, и в легких тоже, — сказал врач, — кажется, у нее нервная горячка. Не перенесла ли девочка какого-нибудь потрясения?

Эвелина Селье пробормотала: «Да, вы угадали». Доктор не стал ни о чем расспрашивать, выписал рецепт и рекомендовал Соланж полный покой. Уже прощаясь, он задержался в дверях.

— Как учится ваш сын? — спросил он. — Мой лодырь ровным счетом ничего не делает, все возится с какими-то зелеными листками… Хотел бы я знать, что он выдумал!.. По правде говоря, я его понимаю: все эти мальчишки мечтают об одном — участвовать в Сопротивлении! Кстати, — продолжал он, кивнув в сторону Соланж, — какие вести от молодого Кутюра?

Эвелина Селье еле заметно покраснела.

— Вы же знаете, он разъезжает по стране: он ведь работает по парфюмерной части…