Дом на Северной - [4]

Катя присела возле своего дома на лавке и стала наблюдать, как к строящемуся универмагу подъезжали машины с кирпичом, железобетонными плитами. Глядела на работающих на строительстве людей и думала, как хорошо, если бы у нее была доченька, маленький такой ребеночек. Вот она после работы идет, спешит домой, а навстречу ей торопится девочка маленькая, вся светится от радости. Катя размечталась и не заметила, как подошел Иван Николаевич и сел рядом.

У Ивана Николаевича была одна «загадка». Он часто подсаживался к ней, тихо, незаметно сидел рядом и молча, косясь глазом, глядел на нее. Молча и незаметно. Она ловила на себе взгляд и недоуменно поворачивалась к нему. Иван Николаевич некоторое время молчал, нагоняя на себя еще большую таинственность, и неожиданно спрашивал:

— Все о том думаешь?

Катя терялась и не знала, что и отвечать, полностью уверенная, что старик знает, о чем она только что тайно мечтала. Вот и сейчас он многозначительно усмехнулся себе в бороду, и его глаза радостно вспыхнули:

— Все о том думаешь?

— О том же, — растерянно ответила Катя, так и не привыкшая к его постоянному, но неожиданному вопросу. — Да и как же не думать, дядь Вань… Ой, а об чем еще и думать, если уж не помечтать о радостях? Сегодня, дядь Вань, встречаю старушку с ребеночком, со внученькой. Маленькая такая…

— Замуж желаешь? — спросил Иван Николаевич. Поерзал на лавке. — Дело, конечно, как знать, молодое. Я вон, да что со мной случится, я могу в Москву — раз! — и укатить, а тебе тут прозябать. Сейчас, конечно, я понимаю, что тебе я нужен, защита моя. Все же старик, а все же защита. Глядят люди, которые плохие, и думают: у нее старик дома!

— Ой, дядь Вань, разве я вас в чем обижаю или стесняю, разве ж я о вас не забочусь и не в уходе вы у меня? Что уж тут гневаться, дядь Вань. И никто меня замуж не возьмет. Где тут у нас мужика достать, а мне вон лет-то вон сколько…

— Ты еще молодая. Тебе сколько еще жить впереди. Который мужик понимает, так подумает. А мне что, мне уехать в Москву — там у меня родные, близкие, знакомых полно, аж и в Кремле работают. Там я видный человек, со мною считаются дай бог где, только говорить не велено где. Там я о производительных силах смогу поговорить, со мной — о-го-го, считаются!

— Ой, что вы, дядь Вань…

— Обычное дело. Москва есть Москва. Столица! Идешь по улице, из булочных вкуснятиной пахнет. Зайдешь, бывало, в ресторан, который получше, чтоб подороже все было, и тут тебе всякие-такие кушанья — картошка рассыпная, селедочка, мясо опять же, филе поджаренное, лучок зелененький, требуха маринованная, огурчики опять же маринованные, подливочка — боже упаси, чтобы без чистого сливочного масла. А водочка американская! Хлеб в Москве издревле славился. Нигде такого не было. А на стадионах что творится! Да, Москва всем городам нашим мать! Я, бывало, большой любитель до «Спартака», сидишь, а тебе тут же мороженого холодного, в трубочках вкусных хрустящие пирожные… Бог ты мой! Это ж разве такое бывает на белом свете! Жизнь, окаянная, что наделала! Ничего, Москва еще удивит людей, и еще я с ней встречусь где надо…

Иван Николаевич вытер повлажневшие глаза, подержался рукой за поясницу, пока не выпрямился, и направился на огород за огурцами. Он двигался медленно, осторожно прошел в калитку, постоял и побрел дальше.

Одна из машин, подвозившая рамы для универмага, прямо по пустырю направилась к Катиному дому. Остановилась недалеко от Кати. Шофер крикнул из машины:

— Воды дашь? Машину напоить надо!

— Берите, — ответила Катя и привстала.

Рядом с шофером в кабине сидел толстый, красный лицом пожилой мужчина. Он повернулся к шоферу и сказал громко, думая, что Катя из-за шума невыключенного мотора не слышит:

— Мосластая телка, жилистая.

— Мяса у тебя много, — засмеялся шофер, довольный своей шуткой, выскочил с резиновым ведром из машины и заторопился к колодцу во двор. По дороге он свернул направо к сараю и крикнул: — Что тут у тебя, красавица? Корова? Телка? Невеста ты богатая аль нет? Ну, что тут у тебя?

Шофер был мал ростом, черен лицом, ходить спокойно не умел, руки и голова его, словно на шарнирах, вертелись, поворачивались, что-то делали, говорил он быстро, громко; большие сапоги на нем бултыхали, шаркали. Мужчина производил на земле необычайно много шума. Был он как-то очень некрасив, и только глаза его — большие, голубые — необыкновенно выделялись на черном лице и нравились Кате. Он с грохотом опустил в колодец ведро, ворот ужасающе завращался, и ведро с глухим стуком шлепнулось на воду. В этот момент во дворе появился Иван Николаевич с большим огурцом в руке.

— Эй, малец! — крикнул он, направляясь к колодцу, и в голосе его слышалось неодобрение. — Ты что тут распоряжаешься?

— Воду набираю, — весело ответил шофер. Одной рукой он крутил ворот, а другую держал на отлете, готовясь подхватить ведро. — Как человек не может без птички, так машина без водички. Понял? Кондор! Она самый большой хищник в мире. Кондор, отец, понял?

Он плавно подхватил ведро с водой и, придерживая рукой и коленом, выцедил воду в резиновое ведро, заспешил к машине. Проходя мимо Ивана Николаевича, шофер выхватил у него из рук огурец, откусил здоровенный кусок, сунул огрызок обратно оторопевшему старику и показал большим пальцем: