Дом на берегу - [5]
На следующей день собирают глухой воз. Глухи воза. Мне сроду не забыть. У хресны Настасьи два глухих воза наторкали, как стога наложили. Одежды у ей было штук семнадцать. По́льтов было не одно. Половики, полога, мешки — это все в счету было. Поехали два глухих воза.
К жениху приедут, там свахи развешивают. Повешают, значит, шторы. Все полотенца по стенам развешают. У ей много было всяких полотенец наделано, вышитых и с кружевам. Все гвоздями прибьют. Все повешают по стенам. Скатерок штук пять-шесть постелют на стол. Показывают, чё есть.
Глухи воза поехали, а в это время едет жених. Хресной Филипп приезжат, а хресна Настасья ревела у нас за столом сидела. И я с ей рядом по праву руку. Тоже сижу реву. Я-то еще не понимала, об чем она ревет. А я ревела — мне ее было жалко. Хресну мою, лёлю мою отпускать из дому.
Сидим ревем. Только как хресной Филипп заходит, дверь-то открыл — она как тарелку базгнет о стол-от. Тарелка разлетелась в мелки дребезги. Я за хресну схватилась. Она ревет. Ой как она ревела! Она шибко не шла за его.
Вот уж те годы, уж женаты были, когда кака гулянка, дак она перву песню запоет: «Дайте беленькой платочек, я еще поплачу. На родиму маменьку вечно посудачу». Ну, а так-то оне хорошо жили с Филиппом-то.
Потом давай женить Ондрия. Ондрий-от молодинькой женился. Все папка говорил, што его еще не венчали. Ему семнадцать было, а Матрене-то уж двадцать три. Она на шесть годов его старше была. Ну, оне гуляли с ей. Дружили. Она из нашей же деревни была, Матрена-то. Сват-от Офонасей, отец-от ее, тут же, только повыше нас, жили.
Ну, наши пошли. Свататься ко сват Офонасею. Сват Офонасей так-то жил небогато, а считал себя, што оне как богаты. Оне со сватьей Офонасьей торговали. Ездили, переторговывали, возили всяко место. Ну и попировывали тоже оба хорошо. Сватья-то пировала с им вместе. Вот сват Офонасей не вздумал Матрену отдавать: «Бедноваты для нас кажутся». Ну, ладно. Не отдает.
Папка с мамой раз сходили. Второй сходили. Не отдает. Ондрий ревет. Как, невеста уж в годах, надо невесту брать. Всё потом хохотали, што Ондрий ревел, жениться просился.
Ладно. В третей раз пошли с женихом. Пришли. Сват Офонасей опять свое. А Матрена у их бойка была: «Раз не отдаешь, дак я с им убегом уйду. Счас собираюсь и пойду». Ой, сват Офонасей загорячился. Он свое. Она свое. Ну, сват Офонасей рукой махнул: «Давайте задаток». — «Какой задаток?» — «Четверть самогону…»
Ладно, потом свадьба. Глухой воз пришел. Привезли Матренино приданно. Тоже привезли на двух лошадях. У ей половиков было шибко много. Наверно, тюков шесть или семь было только половиков. Это по сорок, по шестьдесят метров в одном тюке. Вот были холсты, на которых хлеб веяли. Вот эте полога… Раньше ведь половики берегли. Вот настелют половики, а на их еще холст. Белой холст приколотят на гвозди. Это назывались полога.
У ей было два приданых, у Матрены-то. Свое-то приданно. Да еще сестрино, у ей сестра умерла. Она пять сундуков к нам привезла. Вот така гора, с полу до потолка. Чё там в сундуках? Это неизвестно.
Пожили. Мама начала говорить-то: «Баба, ты чё не смотришь в сундуках? Чё там у тебя?» — «А я чем знаю? Я и не знаю, чё в их, в сундуках-то». Открыли. А там подшалки шелковы, всяко место. И все излежало. Оне, видно, у сватьи Офонасьи много годов лежали не сушены. Да у Матрены еще лежали. Вытащили, все изрезали мне на игрушки. Игрушки хороши были. Дак чё. Все излежало дак, куда больше. Все приданно как есть пошло мне на игрушки.
Подросли, дошла очередь до Василья со Степаном. Я помню, как оне еще холосты были. Господи… Одного собирашь. Другого собирашь. Хресной Василей скажет: «Тонька, седни выгладь мне брюки галифе. Седни тройку надену». Надеват, значит, тройку. Сапоги им вычисти, все. Галстуки завяжи, рубахи выгладь. Все сделашь. Не успели уйти, готово дело, разодрались. Кольку Крысенка там начнут хлестать — хресной Василей восстанет. Хресному нахлещут, Колька убежит. Хресной придет домой — дома папка ему еще добавит.
Один раз дрались в ильин день. Ой!.. Вот так вот поскотина[7]. Вот на этой поскотине сойдутся. Деревня на деревню. Наши вместе с костоусовцами. Кузята вместе с черноголяшинцами. Чё дерутся, не поймешь. Все прясла разберут. Только колья трещат. Мы с девчонками пошли. Слышим, уж кричат: «Ваську вашего избили». Я побежала домой, реву. Папка пошел за им. А его затащили в ограду, в коробок под крышей бросили. Избит. Как баран, весь в крове. Папка потащил его домой. Я реву. Крови-то боюсь. Его-то жалко. Думаю, папка дома ведь еще добавит. Ой, беда с им.
Хресно-т Василей у нас всех бойчея был. Ондрий — тот боялся. Степан тоже не так. А хресно-т Василей смелой был. Все говорили: «Кто за Ваську у Киселевых пойдет взамуж? Он вон чё дерется дак».
За его много раз ездили сватались. Всё туда в Бруснята. Дома договариваются. Если не надо невесту, дак он сидит, крутит в руках шапку. Перебират, перебират. Тожно выходят на улицу, советоваться. Ну, он все и крутил шапку-то.
Потом поехали свататься за эту Настасью. Приехали в Бруснята. А наших-то чё, много было. Всей Киселёвшиной приехали дак. Раздеваются под порогом-то. «Сватовья, лопать-ту
Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.
На примере работы одного промышленного предприятия автор исследует такие негативные явления, как рвачество, приписки, стяжательство. В романе выставляются напоказ, высмеиваются и развенчиваются жизненные принципы и циничная философия разного рода деляг, должностных лиц, которые возвели злоупотребления в отлаженную систему личного обогащения за счет государства. В подходе к некоторым из вопросов, затронутых в романе, позиция автора представляется редакции спорной.
Сюжет книги составляет история любви двух молодых людей, но при этом ставятся серьезные нравственные проблемы. В частности, автор показывает, как в нашей жизни духовное начало в человеке главенствует над его эгоистическими, узко материальными интересами.
Его арестовали, судили и за участие в военной организации большевиков приговорили к восьми годам каторжных работ в Сибири. На юге России у него осталась любимая и любящая жена. В Нерчинске другая женщина заняла ее место… Рассказ впервые был опубликован в № 3 журнала «Сибирские огни» за 1922 г.
Маленький человечек Абрам Дроль продает мышеловки, яды для крыс и насекомых. И в жару и в холод он стоит возле перил каменной лестницы, по которой люди спешат по своим делам, и выкрикивает скрипучим, простуженным голосом одну и ту же фразу… Один из ранних рассказов Владимира Владко. Напечатан в газете "Харьковский пролетарий" в 1926 году.
Прозаика Вадима Чернова хорошо знают на Ставрополье, где вышло уже несколько его книг. В новый его сборник включены две повести, в которых автор правдиво рассказал о моряках-краболовах.