Дом на берегу - [12]

Это ведь забота была, питанье-то. Только про это все и разговаривали. А тут еще жулье-то. Воровали…

Вот как раз перед тем как тебе родиться, в конце-то сентября, отец поехал в деревню. «Хоть увезти Лидию к баушке Опросинье». Баушка-то в деревне жила. У ей там корова. Полегче было жить-то.

А сорок-то третей год голодной был. Картошка вся изгнила. Мы только пятнадцать ведер накопали доброй картошки-то. Тут вся изгнила, дождливой год-от был шибко. Он говорит: «Свезу ее, она хоть там поживет. У баушки молоко да всё. И нам тут полегче, хоть еще одна карточка».

Повез ее в деревню-то. А это, значит, ехать до Баженовой, да там пешком десять километров, до Некрасовой-то. Чё, тогда ведь с ходьбой-то не считались, ходили. Ну, он и поехал на два дня.

Я осталась, картошку в огороде копаю. Картошка гнилая. Я испекла из ее лепешек-то, поела, у меня изжога. Я покопала еще картошку-то. А время-то было уж второй час. Магазин-от был на перерыв закрыт. Я еще посмотрела: чё-то много народу у магазина. Очередь за чем-то. Ну, я закрыла сенки на висячей замок, гирькой-то, да пошла к маме на Первой Номер. «Пойду, хоть молока принесу. Хоть с молоком поем эте гнилы лепешки-то».

Прихожу туда. Мама меня посадила за стол: «Садись, ешь». А я чё-то пришла, места себе не найду. «Да нет, я не буду ись, домой унесу». — «Ну, ты здесь поешь и домой унесешь». Я посидела немного, да чё-то не сидится. Домой надо. «Сиди, чё ты». — «Да нет, я домой пойду».

Домой пришла, открываю замок-от. Да што за такое? Пооткрывала, пооткрывала — не могу открыть. Пошла в огород. Где, думаю, у его ломики, ломиком хоть вытянуть пробой-то. В огород-от вышла, посмотрела на окошко — ой, стекло-то выставлено. Стекло выставлено, садинки[10] на улице стоят. Ой, я заревела.

Заглянула в окошко-то — сундук открыт, документы на столе вытащены. А как раз был конец месяца. Думаю: ну все. Карточки утащены. Видно, што на столе чё-то есть. Справки-то на питанье. Их отстригнули, оставили, а карточки-то забрали. Ой! Я реву. Уж нечо не жалко, карточки жалко. Чем будем жить-то?

Тут народ-от от магазина прибежал. «Чё случилось?» — «Вон кто-то залезал. В дом-от не могу попасть». Мужики пооткрывали — правда. А жулики, видно, помяли замок-от. Открывали гвоздем, никак не могли открыть-то. Мужики отогнули гвозди у рамы, вытащили раму-то. Один-от заскочил, говорит: «Ага, изба-то на крючке закрыта». Оне там командовали, дак закрылись. Мужики-то посмотрели — никого уж нигде нет. Ну, чё. Вытянули пробой у дверей-то, я зашла.

Зашла. А тут в мешке конский волос был. Папка кисти делал, дак я взяла у его конского волосу. Думаю, робенок родится, дак матрасик сделаю. Вот, этот волос из мешка вытряхнут, наши шмутки, видно, в этот мешок сложены. А чё там… В мешок-от все можно было сложить, сколь наших шмуток.

Вот взята была ложка серебряна. Мама мне серебряну ложку давала. Денег было тридцать рублей. Деньги взяты. Мыло. Я ходила, грибы таскала — еле ползала, грибы сдавала, штобы купить мыла печатку, родится робенок, дак мыть. Разрезала пополам мыло-то. Полпечаткой Лидию мыла, а полпечатка у меня оставлена была. У меня утащили это мыло-то. Я об ем как не знаю об чем ревела, оно мне дорого досталось.

Ну и карточки-то забраны. Отцова, значит, карточка на декаду и наши с Лидией полностью на весь месяц. Три карточки. Ну, да тряпки.

Народ-от весь сбежался. Поохали. А чё… Народ-от побыл да ушел, а я осталась, реву. Соседски робятешки заходят ко мне в избу-то. «Тета Тоня, ты чё ревешь? Чё у тебя украли?» Я говорю: «Все утащили. Вы не видели, робята, кто тут был?» — «Видели. Олешка Рябов с Первого Номеру. Мы видели, как оне с мешком у вас через огород перелезали. Мы говорим: «Вы чё украли у теты Тони?» — «Нечо не крали, вату тащим на фителя». Олешка в нас еще камнем бросил».

Ну и все. Я поревела. Хресна Оганя откуда-то шла, ей сказали, што нас обокрали. А тут был милиционером Санатаев — как раз ихней, некрасовской. Смотрю, она заходит ко мне с милиционером. Зашли. Он спрашиват: «Дак чё, как у вас чё сделалось?» Я говорю: «Ну, чё. Вот ушла на час, а тут выставили окошко да залезли в окошко-то». — «Нук, не знаете кто?» — «Вон робята сказали, што какот Олешка Рябов». Он говорит: «Дак он ведь только отпущен. Пять дён, как выпущен».

Санатаев, значит, этех робят взял, пошли на Первой Номер. Этот Олешка там в бараках жил. Пришли, у их закрыто, дома никого нету. Спросили у соседки, она говорит: «Были трое парней. С мешком. Ушли куда-то туда, по направлению к фабрике». Ну, там жулье было сосветное. Им уж не первой раз. Оне потом сказали. Один, чуешь, на дороге стоял, другой в окно принимал, третей в квартире командовал. Вот этот Олешка Рябов и командовал в квартире-то. Малинькой такой, пузанчик.

Поискали их там, поискали. Санатаев-то говорит нам: «Заявляйте в милицию». Мы с хресной Оганей пошли в милицию-то. А чё. Я реву. Там друго-т милиционер был, Сашка Коковин. Он видит, што я уж последне время. «Не расстраивайтесь. В чем жулики-то были, не знаете?» — «Да, говорят, этот Олешка Рябов был в малинькой ушаночке, в черном пинжачке, широки брюки на ем черные и в сапогах». — «Посидите, я счас приду». Пошел, привел этого Олешку Рябова. Он, верно, так и одетой. «Этот?» — «Не знаю. Если это Олешка Рябов, дак, значит, этот». Ну все. Забрал его обратно, увел.