Дом людей и зверей - [21]

И напоследок спрашивает у Замятиной:

— Ты как, готовишься к осеннему балу?

Замятина расцветает. Она-то думала: неужто не позовут её танцевать в этот раз?

Может быть, классная в отместку уже всех назначила, кто выступает — пока они здесь работали? Катя пристально смотрит на Марину Андреевну. А та улыбается, как ни в чём не бывало. Видать, и не пожаловалась, что Катя сказала: «Вам никто не пишет на стене!».

— Мы все удивлялись, что это за танец такой — сирокко, — говорит Анна Михайловна. — Где танцуют его?

— Это… Я забыла… — теряется Катя Замятина.

Кто бы знал, есть танец с таким названием или нет? На географии Кате понравилось слово — лёгкое, прыгающее, как если переворачиваешься через голову: «Си-рок-ко!» Она и подумала: «Если все сначала пойдут вот так, а потом так, а я в это время — колесом, сначала туда, а потом вот сюда…» Может, так делают в какой-то стране?

Кто-то смотрит с высоты на смущённую Катю.

Мишу Сергеева техничка уже выгнала из кабинета биологии. Сказала: «Кончились уроки — значит, марш домой!». Он ткнулся в соседний кабинет, а там заперто. Наконец, нашёл открытый пустой класс, юркнул туда — и дальше глядеть, как три девчонки работают.

И Полковникова почему-то здесь… Да, она тоже Катя, — вспоминает Мишка.

Полковникову кто не знает — её фотография висит на школьной доске почёта! И третья, вон та воображала, которая ходит плавно, как будто хочет, чтобы успели её разглядеть — выходит, она тоже Катя. Уж ей-то Мишка ничего бы писать не стал…

Вот директриса вышла и Полковникову отослала домой. Поверила, видать, что не ей написали на стенке — и значит, Полковникову наказали неправильно. Может, их классной теперь влетит — все знают, папа Полковниковой чуть что ходит жаловаться.

Мишке с высоты не видно лиц, он видит только, что Замятина крутнулась на каблуках, присела как-то хитро, и тут же вскочила на ноги, нагнулась тряпку помыть в ведре — и снова из травы только коленки торчат…

Какой длины у Замятиной ноги? В художественной школе скоро выставка. Миша хотел нарисовать ночной город и салют над крышами. Но после того концерта на День учителя взял и нарисовал танец девчонок из 7В. Впереди всех — Катя Замятина, похожая на кузнечика, или на тонкий прутик, но только живой. Такой прутик может согнуться во все стороны, как будто переломиться в любом месте. Но нет, он не переломится! Катя, только что делавшая шпагат, уже подпрыгивает и идёт над сценой колесом.

— Миша, ты огорчаешь меня, — сказала в художественной школе Наталья Ивановна. — Ты совершенно забыл пропорции. Мы же ещё в прошлом году говорили о том, сколько раз длина головы укладывается в длине туловища.

Тогда Мишка попробовал нарисовать всё снова — так, чтобы правильно было, по пропорциям. И Катя получилась не настоящая — застывшая, как кукла в витрине… Он тогда снова начал рисовать, чтоб и пропорции были, и Катькин танец. Движение изобразил идущими во все стороны линиями — и вышла вообще мазня. Он взялся в четвёртый раз и вконец измучился. Ему даже приснилось, что он опять нарисовал Катю, и она в самом деле танцует, кружится на бумаге, разбрызгивая ещё не засохшие краски. А Наталья Ивановна смотрит и говорит: «Ты огорчаешь меня, Миша, разве это по правилам?».

И настоящая Наталья Ивановна сказала в тот день:

— Не получается у тебя пока танец, значит, давай возьмём другую тему. Ты же хотел — праздничный город?

А Мишке про город уже расхотелось. Шёл он из художественной школы, и город вокруг скучным, унылым был. Осенний дождик накрапывал. И вдруг Мишка увидел под ногами белые буквы. «Светик, я люблю тебя!» — тянулось вдоль тротуара, у кого-то под окнами. «И так можно», — вдруг сказал себе Мишка. И удивился. Конечно, он видел и раньше написанные кем-то кому-то признания. Взрослые парни писали своим взрослым девчонкам. Мишка из них никого не знал, а если и знал бы — какая разница. Но сегодня у него точно песенка зазвенела внутри: «И так можно, тир-лир-лим, и так можно, тир-лир-лим». Как будто какой-то груз сбросил…

Назавтра он встал раньше всех. В потёмках, когда никто не видел, пришёл к школе. На асфальте стояли лужи, но совсем рядом была стена хозяйственной будки — удобная, как классная доска. У Мишки с собой были не только мелки, он выбрал самые лучшие краски. И надпись получилась яркая, как выложенная красными лампочками. Кривая, но что поделаешь.

И вот теперь по стенке текут красные разводы, местами она стала розовой, а девочки трут её и трут, чтобы сделать опять одноцветной, чтобы все буквы смыть без следа. И работать им ещё и работать!

Классная седьмого В домой убежала, директор вернулась в школу, а Мишка на девчонок глядит из окна. И снова стало ему невмоготу, как тогда, когда мучился над картиной «Танец».

Спустился Мишка во двор, сам себя не помня, замирая от ужаса, подошёл к девчонкам.

— Идите домой… Я сам вымою. Это я написал.

Ануфриева и Замятина так и замерли:

— Ты-ы-ы?

Оглядывают его, а Мишка маленький, даже для своего пятого класса. В Ануфриевой возмущение закипает:

— Ты что, недомерок, совсем того? Правда, ты, что ли? А мы, значит, мыть?

Она идёт на него, и ему страшно становится. Сейчас стукнет.