Дом, из рассвета сотворенный - [16]
Авель поднялся в каньон. Возвращения на родину не получилось, хоть и радужны были надежды. Со времени приезда он заговаривал с дедом не раз, но то, что хотел сказать, так и не выговорилось; он пробовал молиться, петь по-таноански, войти в старый ритм языка, но уж не было в Авеле прежней созвучности, прежнего лада. И однако, в памяти жило родное, звучало в ушах, как если бы, донесшись из былого, голос Франсиско, или материн, или Видаля овладел мгновением и сделал его вечным. Вот только выговорить бы что-нибудь на древнем языке — пусть даже обычную фразу приветствия: «Куда путь держишь?» — имеющую бытие единственно в звуке, лишенную зримой сути, — и он бы снова ощутил себя свободным от разлада; но он молчал. Нет, не то — ведь молчание составляет старейшую, лучшую часть индейского обычая; Авель не безмолвен был, а бессловесен. Там, где шоссе начинает свой извилистый подъем в горы, Авель сошел с асфальта, остался один в пронизанном солнцем каньоне, и от сердца сразу отлегло. Широким легким шагом он шел вдоль сверкающей и неглубокой реки, вода текла прохладно, медленно, прозрачно по песку. Он провел взглядом по параллельным верхам стен каньона, сходящимся и меркнущим по мере удаления туда, где маячили в небе лесистые горы. Облака, отягощенные водой, наплывали широко и низко на Большую Долину. И, остановись у речки, чтобы напиться, он обернулся и увидел ту долину внизу, солнечный омут неба, красные, лиловые холмы; и всюду, здесь и выше, вплоть до вершинных точек материка, воздух был как экстракт лета и полдня, не замутненный ничем.
Он ощутил почти что успокоенность, словно отпил теплого сладкого вина; на время он отвлекся от всего. Он был один здесь, и ему хотелось сотворить из цветного каньона песню, подобно тому как торреонки[14] творят песни из цветной пряжи на своих кроснах, — но не слагались воедино нужные слова. А была бы то песнь сотворения мира; он негромко бы пел о мире начальном, об огне и потопе, о рождении рассвета в горах. И если бы он взял в дорогу хлеб, пусть бы то была домашняя краюха, тяжелая, влажная, с приставшими с исподу угольками и золой, или же голубоватая кукурузная лепешка, скрипящая на зубах песчинками, сладко придымленная.
Полдень миновал; в первом часу дня Авель оказался у старого медного рудника, заброшенного и мертвого, как древние селения-призраки на горлом кряже позади, брошенного на съеденье всепоглощающей земле. И, как следы какой-то странной спешки, валялись вокруг разбитые рабочие орудия, рыжо проржавевшие; обгорелое и трухлявое дерево; тысячи осколков бесцветного, зеленого, янтарного стекла на взбугренном грунте, точно это несметные полчища муравьев сползлись на осаду Алесии[15], на рытье рвов и ходов. За дорогой, выше по склону, но ниже залитого солнцем утеса, чернело устье шахты, обрамленное серым деревянным каркасом, — и это напомнило Авелю о чем-то. Устье было темнее всякой тени, он и не глядя знал, что и на другой стене каньона нет такой темной расщелины или пещеры, ничего нет, что чернело бы так густо. Отведя взгляд, он снова увидел текучую воду, и блики на ней, и древесный сор, плывущий там и сям и наплывающий на камни. Шагая дальше, он со взгорка увидел поселок при минеральных источниках, блескучее волнистое железо крыш, яркие сады, дом Беневидеса с его высокими белыми стенами. Он ускорил шаг.
Анджела Грейс Синджон сидела в нижних комнатах, ждала его прихода. Она не считала уже дней, просто ждала среди солнечных полос и бликов. Солнце переплетало краски дня и зажигало отсветы — веселые на глазури кувшинов и кружек, жесткие на фарфоре и на лаке мебели. Она прислушивалась. Есть звуки, которые не приносят никакой вести и потому идут мимо ушей: капанье воды из крана и жужжанье пчел, продолжительный ровный шум удаленной работы. В поле за дорогой шумел трактор, ползая взад и вперед по сенокосу. Этот рокот разбудил ее сегодня, а начался задолго до момента пробуждения: теперь же ухо давно перестало воспринимать его, а мотор все рокочет, и каждая гулкая тысяча тактов разносится над лугами, над краем. Но тут внезапно хлопнула калитка, и Анджела поняла — это он. Сейчас ей не хотелось выходить к нему, и она продолжала сидеть, тихо слушая. Он работает быстрей, чем в тот раз, как бы слегка играет силой: четыре, а то и пять-шесть ударов топора сплеча, неровных, частых — разлет щепок и пауза, — и поленья, стукнув легонько, скатываются по куче дров, и в это время новый чурбак звучно ставится под топор.
Позже, когда тень выросла в каньоне и наступил долгий предвечерний час, ей пришло время отлучиться. Она заперла двери, направилась вниз по дороге — к водолечебнице. Молча принеся полотенца в одну из кабинок, служительница наполнила ванну дымящейся минеральной водой. Анджела задернула занавески, разделась, легла в воду. Вскоре мленье поползло по телу, и слышно было ей лишь собственное медленное, мерное дыхание да поплескивание воды. Со вздохом, расслабившись вся, она опустила затылок на край ванны. Вода курилась паром, и тело поколыхивалось в ней, почти как колышется на плаву дерево. Ступни и коленки порумянели, распарясь. Анджела чувствовала, как на лбу выступают чистые, теплые бусинки росы и, помедлив, скатываются с виска в полотенце, обкутывающее волосы. Она рада была позабыть о времени, рада уплыть в бездумье — отогнать от себя хоть на час тайное, смутное предчувствие стыда. Потом она легла на топчан, служительница обернула ее легким байковым одеялом, и она задремала.
Есть народы, не согласные жить в мире без Медведя. Это люди, которые понимают, что без него нет девственого края. Медведь – хранитель и проявление дикости. По мере того, как она отступает – отступает и он. Когда плоть ее попирают и жгут, сокращается священная масса его сердца.
Феномену Н. Скотта Момадэя трудно подобрать аналог. Прежде всего, потому что у этой творческой личности множество ипостасей, каждая из которых подобна новому чуду, способному послужить темой самостоятельной беседы и анализа, ибо каждая связана с удивительными открытиями. Путь этого мастера богат откровениями, он полон новаторства во всех сферах творческой деятельности, где бы ни проявлялась щедрая натура этого человека.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Русские погранцы арестовали за браконьерство в дальневосточных водах американскую шхуну с тюленьими шкурами в трюме. Команда дрожит в страхе перед Сибирью и не находит пути к спасенью…
Неопытная провинциалочка жаждет работать в газете крупного города. Как же ей доказать свое право на звание журналистки?
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Латиноамериканская проза – ярчайший камень в ожерелье художественной литературы XX века. Имена Маркеса, Кортасара, Борхеса и других авторов возвышаются над материком прозы. Рядом с ними высится могучий пик – Жоржи Амаду. Имя этого бразильского писателя – своего рода символ литературы Латинской Америки. Магическая, завораживающая проза Амаду давно и хорошо знакома в нашей стране. Но роман «Тереза Батиста, Сладкий Мёд и Отвага» впервые печатается в полном объеме.