Дом Иова. Пьесы для чтения - [16]
Иовом.
Адаф (задрав голову): Кукареку! (Сильно бьет себя руками по бокам и вертит головой).
В дверном проёме показывается ЖенаИова. Останавливается, слушая разговор Иова с Адафом.
(Нетерпеливо). Кукареку! Кукареку!
Иов (поднимая голову): Ну, что тебе?
Адаф: Ничего такого, хозяин.
Иов: Тогда лучше помолчи.
Адаф: Думаешь, это так просто? Неужели хозяин видел где-нибудь немого петуха?
Иов (сердито): Клянусь Его престолом!.. Ну, какой ты петух! Петухи не испытывают терпение людей пустой болтовней!
Адаф: Все, кроме меня, хозяин. Все кроме меня… (С гордостью). Потому что только один выучился болтать на вашем языке. Конечно, это было нелегко, но я постарался, чтобы немножко быть похожим и на тебя, и на твою хозяйку… Ведь всегда стараешься походить на того, кого любишь. Верно, хозяин?
Иов (смягчаясь): Да, Адаф. Верно.
Адаф (приободрившись): И ведь я совсем неплохо служу тебе! А мог бы служить ещё лучше, если бы мои курочки и цыплята были со мною рядом… Эх, кабы злой ветер не разметал их по пустыне!.. (Подходя к Иову, негромко). Хозяин!.. Когда мы пойдём искать их?
Иов: Скоро, Адаф.
Адаф: Вот уж представляю, как они обрадуются, когда мы их отыщем!
Иов молчит.
(Тревожно). Мне часто кажется, что они где-то совсем близко… Как ты думаешь, слышат они, когда я пою?
Иов: Кто знает, Адаф.
Адаф (всхлипнув): Цыплятки-то, наверное, уже подросли…
Жена (подходя и беря Адафа за руку): Иди-ка, поешь. Я приготовила немного риса.
Адаф: Спасибо, хозяйка… Лучше я пойду, да поклюю зёрнышки за домом. (Уходя, Иову). И не говори мне больше, что я не похож на петуха, хозяин. Как же меня тогда узнают мои курочки и цыплятки? (Уходит).
Короткая пауза.
Жена (проводив взглядом Адафа и продолжая стоять возле Иова): Как тебе спалось, господин?
Иов (глядя в сторону): Ночь была тёплой.
Жена, улыбаясь, молча смотрит на Иова. Короткая пауза.
(Взглянув на жену). Я сказал что-то смешное?
Жена: Когда я вчера спросила тебя, как ты провёл ночь, ты ответил мне, что если рассказать кому-нибудь о твоих сновидениях, то он будет благодарить Творца, что не родился Иовом… Мне кажется, тебе сегодня лучше, господин.
Иов: А тебе? (Внимательно смотрит на жену).
Жена: Мне, господин?
Иов: Ты ведь кого-то ждёшь?
Жена (поспешно): Нет, господин. Ну, может быть, только соседку. Но она обещала зайти ближе к вечеру… Значит, тебе не снилось сегодня ничего?
Иов: Ничего?.. (Помолчав, негромко). А что бы ты сказала, если бы узнала, что мне, и в самом деле, не снилось сегодня ночью ничего, кроме самого этого «ничего»?.. Решила бы, наверное, что мой разум похитили демоны?
Жена (неуверенно): Ничего, господин?
Иов (насмешливо): О, да еще какое… Клянусь его подножьем, оно было хуже любого кошмара. (Смолкает, вдруг на мгновение спрятав лицо в ладонях).
На лице Жены появляется тревога. Короткая пауза.
(Негромко). Представь, – оно пришло и встало передо мной, наполнив и небо, и землю, так, словно сосуд мира вдруг до краев наполнился песком. Просто стояло и смотрело, хотя у него не было ни глаз, ни лица, – словом, ничего… Но хуже всего было то, что сам я тоже был всего лишь ничем, – даже не маленькой песчинкой, ни жалким жучком, а совсем ничем, на которое смотрела эта великая и страшная Пустота… (Издалека). Ты только представь себе, как мы смотрели друг на друга…
Жена: Тебе надо отдохнуть, господин.
Иов (усмехаясь): Ну, это ты скажи не мне. Не мне…
Во дворе появляется Элифаз. При его появлении ЖенаИова быстро кланяется и отходит к двери дома.
Элифаз: А-а!.. Мир дому твоему, Иов! Мир тебе, старый друг!
Иов: Смотрите-ка, кого нам посылает небо… Мир тебе, Элифаз… Давненько не слышали мы твоего голоса.
Элифаз (подходя): А как бы ты мог его слышать, если он раздавался то в Дамаске, то в Емафе, а то ещё в добром десятке мест, куда занесла меня торговля! (Садится на одну из подушек, которую показывает ему Иов, бодро). Ну, как ты поживаешь, Иов?
Иов (передразнивая): А как ты поживаешь, Элифаз?
Элифаз (удивлённо): Кто, я?.. (Оглянувшись на стоящую у дома жену Иова). Мне кажется, я поживаю прекрасно.
Иов: Я почему-то так и подумал. Но ведь ты притащился в такую даль не для того, чтобы рассказать мне об этом? Ведь не для того, Элифаз?
Элифаз (смущенно посмеиваясь): Ну, конечно, нет, дорогой мой. (Стараясь скрыть замешательство). Я поручил последить за моим верблюдом твоему полоумному слуге. Ему можно доверять?
Иов: Не беспокойся. Он справится.
Элифаз: Это необыкновенный верблюд, Иов. Когда он хочет есть, то говорит «мама». А когда хочет пить, говорит «вода». На то серебро, которое я за него отдал, можно было бы купить трёх прекрасных верблюдов!
Иов: А что он говорит, когда хочет скрыть своё смущение?
Элифаз: Что ты имеешь в виду, Иов?
Иов: Скажи-ка, Элифаз, ведь за тобой посылали?
Элифаз (смущен, укоризненно): Иов! (Чуть повернув голову, смотрит на жену Иова, которая делает ему знак молчать).
Иов: Ну, конечно посылали.
Элифаз (помедлив): Что ж, тень под солнцем не спрячешь, Иов. Действительно, твоя жена прислала сказать мне, что ты не совсем здоров. Вот поэтому я сегодня здесь.
Иов: Не совсем здоров, в смысле – помешался?..
Элифаз растеряно молчит. Короткая пауза.
Кажущаяся ненужность приведенных ниже комментариев – не обманывает. Взятые из неопубликованного романа "Мозес", они, конечно, ничего не комментируют и не проясняют. И, тем не менее, эти комментарии имеют, кажется, одно неоспоримое достоинство. Не занимаясь филологическим, историческим и прочими анализами, они указывают на пространство, лежащее за пространством приведенных здесь текстов, – позволяют расслышать мелодию, которая дает себя знать уже после того, как закрылся занавес и зрители разошлись по домам.
"Современная отечественная драматургия предстает особой формой «новой искренности», говорением-внутри-себя-и-только-о-себе; любая метафора оборачивается здесь внутрь, но не вовне субъекта. При всех удачах этого направления, оно очень ограничено. Редчайшее исключение на этом фоне – пьесы Константина Поповского, насыщенные интеллектуальной рефлексией, отсылающие к культурной памяти, построенные на парадоксе и притче, связанные с центральными архетипами мирового наследия". Данила Давыдов, литературовед, редактор, литературный критик.
"Пьесы Константина Поповского – явление весьма своеобразное. Мир, населенный библейскими, мифологическими, переосмысленными литературными персонажами, окруженными вымышленными автором фигурами, существует по законам сна – всё знакомо и в то же время – неузнаваемо… Парадоксальное развитие действия и мысли заставляют читателя напряженно вдумываться в смысл происходящего, и автор, как Вергилий, ведет его по этому загадочному миру."Яков Гордин.
Роман «Мозес» рассказывает об одном дне немецкой психоневрологической клиники в Иерусалиме. В реальном времени роман занимает всего один день – от последнего утреннего сна главного героя до вечернего празднования торжественного 25-летия этой клиники, сопряженного с веселыми и не слишком событиями и происшествиями. При этом форма романа, которую автор определяет как сны, позволяет ему довольно свободно обращаться с материалом, перенося читателя то в прошлое, то в будущее, населяя пространство романа всем известными персонажами – например, Моисеем, императором Николаем или юным и вечно голодным Адольфом, которого дедушка одного из героев встретил в Вене в 1912 году.
Патерик – не совсем обычный жанр, который является частью великой христианской литературы. Это небольшие истории, повествующие о житии и духовных подвигах монахов. И они всегда серьезны. Такова традиция. Но есть и другая – это традиция смеха и веселья. Она не критикует, но пытается понять, не оскорбляет, но радует и веселит. Но главное – не это. Эта книга о том, что человек часто принимает за истину то, что истиной не является. И ещё она напоминает нам о том, что истина приходит к тебе в первозданной тишине, которая все еще помнит, как Всемогущий благословил день шестой.
Автор не причисляет себя ни к какой религии, поэтому он легко дает своим героям право голоса, чем они, без зазрения совести и пользуются, оставаясь, при этом, по-прежнему католиками, иудеями или православными, но в глубине души всегда готовыми оставить конфессиональные различия ради Истины. "Фантастическое впечатление от Гамлета Константина Поповского, когда ждешь, как это обернется пародией или фарсом, потому что не может же современный русский пятистопник продлить и выдержать английский времен Елизаветы, времен "Глобуса", авторства Шекспира, но не происходит ни фарса, ни пародии, происходит непредвиденное, потому что русская речь, раздвоившись как язык мудрой змеи, касаясь того и этого берегов, не только никуда не проваливается, но, держась лишь на собственном порыве, образует ещё одну самостоятельную трагедию на тему принца-виттенбергского студента, быть или не быть и флейты-позвоночника, растворяясь в изменяющем сознании читателя до трепетного восторга в финале…" Андрей Тавров.