Дом Иова. Пьесы для чтения - [15]
Ищущий (медленно подходя к архистратигу, тихо): Как это прикажешь понимать, начальник воинств?
Михаил: Мне кажется, что ты бы и сам мог легко догадаться… (Удивлен). Как? Или я ослышался? Разве добродетель не всегда должна оставаться наградой для самой себя?.. Надеюсь, что я правильно цитирую эту вашу книгу? Или там говорится не об этом?
Ищущий подавлен. Короткая пауза. Ангел-секретарь хихикает уже открыто. Короткая пауза.
(Удивлён). Да, что с тобой, реформатор?.. Твой противник повержен, справедливость торжествует – какую ещё ты ждёшь награду?.. Согласись, что это было бы, во всяком случае, не совсем последовательно.
Ангел-секретарь громко хихикает.
Ищущий (Ангелу): Сгинь!.. (Кричит). Сгинь! (Михаилу, хрипло). А как же наш договор, архистратиг?
Михаил: Ты можешь быть совершенно уверен, что его никто не нарушал. В сердце Всемогущего нет раздражения против Иова. Он по-прежнему угоден Ему, а мне так почему то даже кажется, что еще больше, чем прежде. (Усмехаясь). Я ведь сказал тебе: пьеса продолжается! (Обернувшись, смотрит в сторону дома Иова).
Ищущий (раздавлен): Неужели?.. (Какое-то время смотрит вместе с Михаилом на дом Иова, хрипло). С каких это, интересно, пор Всемогущий перестал карать за преступления?
Михаил молчит.
Или ты еще обрадуешь меня тем, что Он собирается посетить это ничтожество, чтобы выслушать его упрёки и причитанья?.. Вот уж был бы прекрасный подарок для всех этих болтунов и лентяев, которые только и умеют, что надоедать Небесам своими жалобами и стонами!
Михаил (не оборачиваясь): А разве сам ты не извёл Крепкого придирками и своим вечным недовольством? Не завалил Его проектами и планами?.. Но, как видишь, Всемогущий терпелив. На мой взгляд, так даже слишком… (Повернувшись к Ищущему). Только, пожалуйста, не говори мне, что ты служишь Истине, потому что я слышал это уже много раз. Было бы лучше, если бы ты служил нашему Творцу. (Усмехаясь). Рассказывали мне, что у тебя дома стоит статуя молодой женщины, да к тому же в весьма вольном наряде, и что статуя эта изображает Истину. (Язвительно). Боюсь, не идолопоклонством ли тут пахнет? Или, может, ещё кое-чем?
Ангел-секретарь смеется. Ищущий с ненавистью смотрит на него, затем вновь на Михаила. Короткая пауза.
Ищущий: А ведь это называется воровством, архистратиг… (Бессильно смеется). Нет, это даже хуже воровства. Это грабёж… Открытый, посреди дня, на глазах у всех!.. (С ненавистью). Только не делай вид, что ты не знаешь, что у меня украли, начальник парадов!.. Он украл у меня мою победу… Словно мальчишка горсть орехов у зазевавшейся торговки!
Михаил (холодно): Боюсь, ты, как всегда, заблуждаешься, реформатор… Зачем красть Тому, Кому и так принадлежит всё? В том числе и твоя сомнительная победа. Я думаю, даже ты не станешь возражать, если я скажу, что Он волен распорядиться ею так, как это Ему заблагорассудится. (Сделав знак Ангелу, отходит от камня).
Ангел-секретарь следует за ним.
(Полуобернувшись к Ищущему). Надеюсь, у тебя найдется время, чтобы подумаешь над моими словами… (Исчезает вместе с Ангелом).
Пауза. Там, где только что стояли Архистратиг и Ангел меркнет красное сияние. Уза с сочувствием смотрит на оцепеневшего Ищущего, опасаясь подойти ближе.
Ищущий (глухо, вслед исчезнувшему архистратигу): Хам. Лизоблюд. Шулер. (Кричит). Шулер! (Повернувшись к Узе, почти спокойно). Видел? (Смеется). Меня обокрали. Увели из-под самого носа. Да ещё посоветовали принять это как должное… (Медленно идёт по сцене, без выражения). Какой сегодня выдался неаппетитный денёк…
Пауза.
(Неожиданно обернувшись к Узе, резко). Что?
Уза: Я молчу, хозяин.
Ищущий: И правильно делаешь, если не хочешь, чтобы я испортил тебе настроение на ближайшую тысячу лет… (Идет по сцене, с тоской). Ах, какой же неаппетитный, неаппетитный, неаппетитный, нелепый и отвратительный выдался сегодня день!..
Пауза.
(Негромко). Ну, ничего. Ничего… Никуда он не денется… Пока идёт пьеса, пока актёры стараются заслужить благосклонность зрителей, всегда есть надежда повернуть спектакль туда, где само действие потребует, чтобы занавес, наконец, опустился. (Громким и страшным шепотом). И он опустится! Уж будьте уверены! Рано или поздно! Когда этого уже никто не ждёт! И уже навсегда! (Узе). Ты слышал? (Кричит). На-все-гда!
Тьма заливает сцену.
Картина четвертая
Часть внутреннего двора перед домом Иова. Над ним – ветхий травяной навес от солнца. Сам дом смотрит на зрителя из глубины сцены. Ведущий во внутренние покои дверной проём ничем не занавешен; за ним – тревожный сумрак. Слева видна окружающая дом глинобитная стена; дальше, до самого горизонта тянется холмистая пустыня.
Возле дома – вкопанный в песок большой, треснувший сосуд для воды. Второй сосуд стоит в глубине двора. Справа возле входа – наполовину ушедшая в песок ручная мельница.
В центре двора лежит старый ковёр и несколько бесформенных подушек вокруг него – единственное напоминание о былом богатстве дома Иова.
Утро следующего дня.
Иов сидит на одной из подушек, опустив голову.
Из-за угла показывается Адаф. Его голова поворачивается из стороны в сторону, руки бьют по бёдрам. Обойдя двор, он останавливается рядом с
Кажущаяся ненужность приведенных ниже комментариев – не обманывает. Взятые из неопубликованного романа "Мозес", они, конечно, ничего не комментируют и не проясняют. И, тем не менее, эти комментарии имеют, кажется, одно неоспоримое достоинство. Не занимаясь филологическим, историческим и прочими анализами, они указывают на пространство, лежащее за пространством приведенных здесь текстов, – позволяют расслышать мелодию, которая дает себя знать уже после того, как закрылся занавес и зрители разошлись по домам.
"Современная отечественная драматургия предстает особой формой «новой искренности», говорением-внутри-себя-и-только-о-себе; любая метафора оборачивается здесь внутрь, но не вовне субъекта. При всех удачах этого направления, оно очень ограничено. Редчайшее исключение на этом фоне – пьесы Константина Поповского, насыщенные интеллектуальной рефлексией, отсылающие к культурной памяти, построенные на парадоксе и притче, связанные с центральными архетипами мирового наследия". Данила Давыдов, литературовед, редактор, литературный критик.
"Пьесы Константина Поповского – явление весьма своеобразное. Мир, населенный библейскими, мифологическими, переосмысленными литературными персонажами, окруженными вымышленными автором фигурами, существует по законам сна – всё знакомо и в то же время – неузнаваемо… Парадоксальное развитие действия и мысли заставляют читателя напряженно вдумываться в смысл происходящего, и автор, как Вергилий, ведет его по этому загадочному миру."Яков Гордин.
Роман «Мозес» рассказывает об одном дне немецкой психоневрологической клиники в Иерусалиме. В реальном времени роман занимает всего один день – от последнего утреннего сна главного героя до вечернего празднования торжественного 25-летия этой клиники, сопряженного с веселыми и не слишком событиями и происшествиями. При этом форма романа, которую автор определяет как сны, позволяет ему довольно свободно обращаться с материалом, перенося читателя то в прошлое, то в будущее, населяя пространство романа всем известными персонажами – например, Моисеем, императором Николаем или юным и вечно голодным Адольфом, которого дедушка одного из героев встретил в Вене в 1912 году.
Патерик – не совсем обычный жанр, который является частью великой христианской литературы. Это небольшие истории, повествующие о житии и духовных подвигах монахов. И они всегда серьезны. Такова традиция. Но есть и другая – это традиция смеха и веселья. Она не критикует, но пытается понять, не оскорбляет, но радует и веселит. Но главное – не это. Эта книга о том, что человек часто принимает за истину то, что истиной не является. И ещё она напоминает нам о том, что истина приходит к тебе в первозданной тишине, которая все еще помнит, как Всемогущий благословил день шестой.
Автор не причисляет себя ни к какой религии, поэтому он легко дает своим героям право голоса, чем они, без зазрения совести и пользуются, оставаясь, при этом, по-прежнему католиками, иудеями или православными, но в глубине души всегда готовыми оставить конфессиональные различия ради Истины. "Фантастическое впечатление от Гамлета Константина Поповского, когда ждешь, как это обернется пародией или фарсом, потому что не может же современный русский пятистопник продлить и выдержать английский времен Елизаветы, времен "Глобуса", авторства Шекспира, но не происходит ни фарса, ни пародии, происходит непредвиденное, потому что русская речь, раздвоившись как язык мудрой змеи, касаясь того и этого берегов, не только никуда не проваливается, но, держась лишь на собственном порыве, образует ещё одну самостоятельную трагедию на тему принца-виттенбергского студента, быть или не быть и флейты-позвоночника, растворяясь в изменяющем сознании читателя до трепетного восторга в финале…" Андрей Тавров.