Дом без ключа. Кн.2 - [28]

— Молчать!

Жюль пытается встать на четвереньки, барахтается под телами и, распластанный, замирает от нового удара.

— Тихо, ты!..

— Вы держите его?

— Сильный, ч-черт!

— Тихо! Не упустите его... Родэ! Быстро к павильону!

Рука у рта разжимается, и Жюль, приподняв голову, сквозь розовую муть, расплывающуюся перед глазами, видит несколько фигур — тени, подбегающие к павильону. Розовые тени, на розовой дорожке возле розовой стены дома.

— Мильман? Ч|о у вас?

— Рация работает.

— Ладно. Если кончит, не проморгайте!

— Да, господин комиссар...

— Мейснер! Идите туда... И чтобы никто не стрелял!

— Я лежу на нем.

— Встаньте же. Эй вы, смените лейтенанта... Быстрее, Мейснер!

«Конец,— думает Жюль, отвлеченно, словно все происходящее касается кого-то другого.— Сейчас или будет поздно... Я свистел и не слышал... Ничего... Жак-Анри, старина, я не подведу.»

Груз на спине — одна из глыб — сползает, уступая место другой — полегче. Жюль складывает ноги, поджимает под себя и рывком поворачивается на бок. Он хотел бы на спину, но не удалось. Ничего, сойдет! Рука — все еще за пазухой, перед глазами — уже не туман, а красный дождь, но боль не мешает нажимать на спусковой крючок... Глыба отваливается, воет, бьет чем-то жестким — каблуки? — по спине, и Жюль новым рывком — на пределе сил— отталкивается от нее...

...Горячо и жарко — в самом низу живота.

...Это хорошо! Это оттого жарко, что Жюль вскакивает и бежит, разогреваясь в движении. Павильон стремительно растет, тени валятся в стороны, уступая дорогу. Ступеньки и дверь... «Я не подведу, старина!» — кричит Жюль, вбегая, врываясь, вплывая в темный нижний коридор, и волна несет его, не давая касаться земли... «Беги, парень!..» Голос, как трубы Иерихона, а комната пуста — Радист ушел, спасся, и Жюль, охваченный счастьем, совершает прыжок — через темноту — вперед, к набегающей спасительной волне...

... Ноги Жюля дергаются, скребут землю — вторым выстрелом, через карман, он пробил себе живот, а третьим — левое легкое.

— Не хочу...— громко и отчетливо говорит Жюль, опережая подступившую к горлу кровь.

Гаузиер хватает за плечо шатающегося Мейснера.

— Вы что-нибудь поняли?

— Я ранен,— слабо говорит Мейснер.

Он садится на землю и ощупывает мокрое бедро. Ему нет дела до чьих-то слов. Кроме того, он не понимает по-русски, а Жюль, умирая, впервые за все эти годы подумал вслух на родном языке... «Не хочу умирать!»— была его мысль, но смерть оказалась быстрее мысли.

19. Февраль. 1944. Женева, рю Лозанн. 113.

Никто не учил Мильмана мимикрии, но у парня оказался божий дар, и Бергер рад, что не ошибся в выборе. Всего неделю провел Мильман — по паспорту Штейнер — в скальном лагере, но повадки заправского «альпи» вошли в плоть его и кровь — все изменилось: облик, манеры, речь. Жаргонные словечки скалолазов ток и сыплются из уст Штейнера, a горные ботинки на толстой подошве и вязаная шапочка с гарусным помпоном способны хоть кого убедить, что в Женеву Штейнера загнали февральские бураны, свирепствующие на перевалах, и что при улучшении погоды он с радостью удерет назад, в свои обожаемые горы.

За сутки Бергер научил Мильмана кое-как справляться со взятым напрокат «фордом»: в нем ефрейтор провел сегодня ночь, поставив машину неподалеку от конторы «Геомонд».

Ближе к утру Бергер заехал на рю Лозанн и убедился, что «форд» стоит, где положено, у дома 109, ранец с гониометром — на переднем сиденье, а сам Мильман не спит. На ветровике машины белел талончик; следовательно, полиция примирилась с тем, что «форд» расположился вне стоянки, и ограничилась штрафом.

Бергер прошелся по рю Лозанн, поймал такси и уехал в гостиницу.

Можно было отдохнуть, но сон не шел. Укрыв ноги пледом, Бергер проштудировал железнодорожное расписание; убивая время, подпилил ногти; достал библию, полистал. Подчеркнул строку: «И сказал господь Моисею: иди и осмотри землю Ханаанскую...»

В соседнем номере, за тонкой стеной приглушенно храпел Кунц — телохранитель, взятый Бергером по настоянию фон Бентивеньи.

В Берлине было решено, что Бергер только в крайнем случае свяжется с местной агентурой барона фон Бибра. Все было обставлено так, чтобы у СД сложилось впечатление, что Бергер отдыхает; в приказе по абверу Канарис написал: «Убыть в очередной отпуск».

Заезжая за Мильманом а Париж, Бергер около суток провел в обществе Рейнике и Гаузнера и вел себя как отпускник — много пил и не интересовался делами.

Рейнике был я отличном настроении. Разгром радиоквартиры у Пантеона принес ему и комиссару благодарность Кальтенбруннера, а Мейснеру — прощение прежних грехов и Железный крест второго класса. Гаузнер в свежем мундире с серебряным шитьем выглядел именинником. Проверяя по архивным досье личности убитых — радиста и прикрывающего — он установил, что Жюль из «Эпок» и прикрывающий, застрелившийся у павильона,— одно лицо.

— Живой он был бы полезнее,— лениво сказал Бергер.

Рейнике поднял бокал, ложечкой снял соринку со льда.

— Как знать, Юстус!

— Слишком тонко для моего солдатского ума.

— Скажем ему, Гаузнер?.. Так и быть!.. О смерти мсье Жюля известно нам, но не тем, кто руководит резидентурой русских. Для них мы пустили слух, что при перестрелке у павильона взято двое раненых, коих мы и содержим в Булонском лесу.