Дом 4, корпус «Б» - [110]
На кухонном столе стояло нас, помеченных и запланированных, штук тридцать, а то и больше, с бирками на горле всего только девять. А потом супруги Илавские соответственно стоимости разместили нас на стеллаже в «хранояде». Погасили свет и «хранояду» закрыли. Но прежде чем это случилось, между ними произошел очень любопытный разговор о том, что шпайза[35], дескать, неверное слово, чужое, примитивное, что это, дескать, следы косности.
— Это, должно быть, немецкое слово, — сказала пани Блажена. — А как, по-твоему, правильно? Как надо говорить?
— Да, это немецкое слово, — согласился юбиляр Илавский, — а говорить надо: помещение для хранения еды.
— Да ты что?
— Да, это так должно называться.
— Значит, поставим это в помещение для хранения еды?
— Вот именно!
— Но разве это еда? — Пани Блажена махнула рукой и указала на нас. — Еда? Вот это?
— А что, по-твоему?
— Нет! Уж если быть точной — то это все яд, отрава, а не еда… Если бы было по-твоему, в шпайзе висели бы сосиски, колбасы, сало, ветчина… Нет, нет, это помещение для хранения яда. Да и звучит неловко, громоздко — надо бы как-то иначе назвать!
— А как, скажи на милость?
Обе головы напряженно работали.
— Помхраноеда! — обрадованно предложил юбиляр Илавский.
— Помхраноеда? — спросила пани Блажена. — И это тебе кажется удачным? Это тоже неудачно и, главное, не отражает сути. Помхраноеда, выдумал тоже!
— А как тогда, Блажка? Об одном прошу тебя, не доводи меня до крайности.
— Мы же согласились на том, что это не еда, а яд! С этим-то ты согласен, а?
— Да.
— Ну вот!
— Так как же назовем?
— Хранояда! — объявила решительно пани Блажена.
— Хранояда?
— Да, именно!
И вот, уважаемые коллеги, стояла я в «хранояде» на стеллаже и, насколько помню, в неплохой компании. В очень даже хорошей… Нас вместе было девять бутылок — я уже о них говорила. Остальные стояли в другом месте, на нижних полках, под нами. Не смотрела я на них, и уж если по совести, то не очень-то о них и беспокоилась.
Что потом делали супруги Илавские, юбиляр и пани Блажена, да и все те, кто проживает в этой квартирной клетке, не знаю. Поле моего зрения маленькое, это, собственно, шар, сфероид, и у него примерно трехметровый радиус, правда, длинней не бывает. А все, что за этими тремя метрами, я вижу очень слабо, и то, что сейчас скажу, основано лишь на догадках, более или менее точных. Как бы там ни было, но думаю, что пани Блажена, поставив нас в «хранояде», стала собираться в Карловы Вары и, верно, укладываться. Из их разговоров с юбиляром знаю, что она отправлялась на лечение, лечить восемь внутренних органов, на которые навалились болезни. В этих вещах, уважаемые коллеги, я не разбираюсь достаточно хорошо, знаю только, что человечье нутро сложнее, чем наше, и больше подвержено всяким расстройствам. В моем нутре теперь всего лишь тормозная жидкость. Некоторым, у кого тормоза еще есть, она бы пригодилась, — вон и тому пану Мико пошла бы на пользу, не повредило бы ему проверять свое тормозное устройство и подбавлять в него этой жидкости… И прокладки ему бы не мешало проверить, не пропускают ли кой-какие… О людях скажу: если хоть на один из человеческих органов навалилась болезнь, не поможет даже такое прекрасное зелье, какое было во мне. Ничуточки, а уж в большом количестве — и подавно! Говорю об этом лишь потому, что меня сильно поразило, когда пани Блажена пришла в «хранояду», стала около нас и сказала: «Пожалуй, я и вас упакую — умнее ничего не придумаешь».
Нас это, повторяю, сильно поразило.
Пани Блажена работала не покладая рук: брала нас с краю, укладывала в чемодан, перекладывала, выкладывала, снова вкладывала, пока наконец не оказались мы в ужасной теснотище. Не все, только шестеро: «Johnnie Walker», «Larsen», «Marie Brizard», «Queen Anne», «Black and White» и я. «Martel», «Hankey Bannister» и «Ballantine’s» отправились снова на полку, пани Илавская уже не смогла их в эту теснотищу впихнуть.
На следующий день услыхала я шум шагов — наш чемодан все время кто-то таскал взад-вперед.
— Что тут у тебя? — раздался надо мной испуганный голос юбиляра Илавского. — Жуткая тяжесть! Блажка, слыханное ли дело! Сама же вечно ноешь, что таскаешь домой тяжеленные сумки… А это — ужас до чего тяжело…
— Не выдумывай! — сказала пани Блажена.
— Правда, тяжело!
— Уж какая там тяжесть? — удивилась пани Блажена. — Ничего особенного! Все мелочи! То да се! Как-никак на полтора месяца еду! То одно нужно, то другое! А по-твоему, как?
— Да вроде бы так!
— Ну вот видишь…
Происходило это, наверно, тогда, когда юбиляр Илавский, помогая грузить наш чемодан и другие в такси, провожал пани Блажену в Карловы Вары.
Потом я уже не слыхала никаких разговоров, которые бы касались меня или кого-то из нас, до меня доносился только шум улицы… И вот я попала в Карловы Вары, в гостиницу. Сколько было всяких толчков — справа налево, слева направо, вперед, назад, сверху вниз, все-то в нас хлюпало, плескалось, — пока наконец пани Блажена не вынула нас из чемодана и не поставила — на сей раз не в «хранояде», а на самой нижней полке шкафа в своем номере.
Пани Блажена поставила нас там и занялась лечением своих восьми больных органов — это занимало у нее весь день.
Скепсис, психология иждивенчества, пренебрежение заветами отцов и собственной трудовой честью, сребролюбие, дефицит милосердия, бездумное отношение к таинствам жизни, любви и смерти — от подобных общественных недугов предостерегают словацкие писатели, чьи повести представлены в данной книге. Нравственное здоровье общества достигается не раз и навсегда, его нужно поддерживать и укреплять — такова в целом связующая мысль этого сборника.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
Винцент Шикула (род. в 1930 г.) — известный словацкий прозаик. Его трилогия посвящена жизни крестьян Западной Словакии в период от начала второй мировой войны и учреждения Словацкого марионеточного клеро-фашистского государства до освобождения страны Советской Армией и создания новой Чехословакии. Главные действующие лица — мастер плотник Гульдан и трое его сыновей. Когда вспыхивает Словацкое национальное восстание, братья уходят в партизаны.Рассказывая о замысле своего произведения, В. Шикула писал: «Эта книга не об одном человеке, а о людях.
В книгу словацкого писателя Рудольфа Яшика (1919—1960) включены роман «Мертвые не поют» (1961), уже известный советскому читателю, и сборник рассказов «Черные и белые круги» (1961), впервые выходящий на русском языке.В романе «Мертвые не поют» перед читателем предстают события последней войны, их преломление в судьбах и в сознании людей. С большой реалистической силой писатель воссоздает гнетущую атмосферу Словацкого государства, убедительно показывает победу демократических сил, противостоящих человеконенавистнической сущности фашизма.Тема рассказов сборника «Черные и белые круги» — трудная жизнь крестьян во время экономического кризиса 30-х годов в буржуазной Чехословакии.
Владимир Минач — современный словацкий писатель, в творчестве которого отражена историческая эпоха борьбы народов Чехословакии против фашизма и буржуазной реакции в 40-е годы, борьба за строительство социализма в ЧССР в 50—60-е годы. В настоящем сборнике Минач представлен лучшими рассказами, здесь он впервые выступает также как публицист, эссеист и теоретик культуры.
Ян Козак — известный современный чешский писатель, лауреат Государственной премии ЧССР. Его произведения в основном посвящены теме перестройки чехословацкой деревни. Это выходившие на русском языке рассказы из сборника «Горячее дыхание», повесть «Марьяна Радвакова», роман «Святой Михал». Предлагаемый читателю роман «Гнездо аиста» посвящен теме коллективизации сельского хозяйства Чехословакии.