Должность - [13]

Шрифт
Интервал


-Начинается, – Олег Власыч дернул меня за рукав.

На сцене был установлен микрофон,  два сомнамбулических юноши прилаживали рядом с ним стойку со стаканами, надо полагать, воды. В президиуме сидели три седобородых старца и с ними вместе - то ли молодой, то ли еще более древний.

 Призраки расселись в зале.

 Член президиума неопределенного возраста поднялся:

-Приветствую, коллеги! Сегодня, как вы все уже знаете, у нас в гостях в полном составе предвыборный штаб Антушкина Сергея Леопольдовича. Попросим Сергея Леопольдовича!

 Я, должно быть, задумался и очнулся только, когда Семен Никитич пребольно ударил меня в икру носком блестящего итальянского ботинка.

 Вскочив, я поплелся на сцену.

-Уважаемые … нет, дорогие служители муз, - начал я, с ненавистью глядя в зал,- Кто-то из великих назвал вас «умом, совестью и честью нации», но я от себя добавил бы еще и «непорочность» нации. При всеобщей коррупции, двурушничестве и стяжательстве вы, непорочно и славно несущие знамя нашей литературы, сохраняете то единственно святое, что завещали нам наши предки.

 Понимаю – и, поверьте, сердце мое обливается кровью – ваше нынешнее бедственное положение. При Кизлякове были отменены все льготы и субсидии, которые вы получали за свой честный и важный для государства труд, пылящийся ныне в библиотеках. Если же придет Алильханов, который, кстати, является резидентом ЦРУ и Моссада, что доказано, - ваша жизнь станет и вовсе невыносимой. Он – это достоверно известно – поклонник низкопробных детективов Аглаи Пупцовой…

 В зале раздался недовольный гул и крики:

«Пупцова – графоманка!», «Антушкин, мы с тобой!».

- Но кто, спросите вы, поможет вам? – продолжал я, все больше проникаясь речью и загораясь, - Ответ очевиден – молодой, энергичный, любящий роман Горького «Мать» и романы Чревоугодникова «БАМ – это моя «Волга» и «Мы свой, мы новый дом построим».  Ответ очевиден – думающий, цельный, волевой человек. Такой, как я.

 Я, Антушкин Сергей Леопольдович, не дам уничтожить то, что еще не уничтожено и помогу вам написать разумное, доброе, вечное. Я - ваш кандидат!

 Последнюю фразу я прокричал, чувствуя в груди прилив молодой силы. Нет, братцы, мне все больше нравится моя работа!

 И аплодисменты, последовавшие после, и приветственные крики я принял как должное. Но, когда сел на свое место рядом с Семеном Никитичем, меня несколько расхолодил его взгляд: похоже, он не особо приветствовал чрезмерную самостоятельность.


                                                       2


 Между тем из президиума объявили о выступлении поэта Булиманского. «Возвращенец», - прошептал мне на ухо Семен Никитич, с презрением глядя на Булиманского. Поэт был невысокий, плотный и лоснящийся.

 Он, словно мячик, припрыгал к микрофону:


   «Эмигрантам девяностых»
 Я помню, стоял на Бродвее,
Вдруг вижу: тоже стоит –
Виталик Козлов, а на шее
Рекламный плакатик висит.
«Виталя, здорово, братишка!»-
Кричу я в гремучий Бродвей.
 А он извернулся, как мышка,
И – шнырь в подворотню скорей.
Чего он – как будто я леший?
Я даже немного опешил,
Согнувшись, пошел на Гудзон,
Вдруг вижу – Володька Фрезон.
Мы с ним много раз были биты,
А ныне, май фрэнд, присмотрись,
Идет не еврейчик забитый,
А штатовский капиталист.
Секьюрити зыркают жадно:
До «Бентли» опасностей – рок!
И стало мне что-то прохладно,
И вдруг развязался шнурок…

  Аплодировали жидко, сомнамбулические юноши и плоскодонные девицы даже посвистели. Похоже, «возвращенца» не сильно жаловали. А мне, как ни странно, стихотворение понравилось – было в нем что-то о нас, однако, видя, что никто не смеется, я тоже сдержался.

 Следом читал Грыгин.

«Русофоб»,- навесил ярлык Семен Никитич, и я поглядел на Грыгина с ненавистью.


«Ветеранам информационной войны»
Восьмого августа война гнездо свила.
Ее не ждали мы. В патриотическом экстазе,
Мы собрались, и, взяв свои тела,
Пошли мочить Соокашвили в унитазе.
И было всяко – Би-Би-Си с утра,
Американцы нас пугали слишком.
Но с помощью Толстого свет-Петра,
Мы сладили с грузином с этим, с Мишкой!

 Как ни странно, русофоба проводили овацией, он долго раскланивался, жал руки старичкам из президиума.

-Прыковский, прошу!

«Это просто бездарь»,- шепнул мне на ухо Семен Никитич.

Прыковский был странный тип – худющий, в застиранном свитере с высоким горлом, скрюченный, словно вопрос и притом немилосердно заикался. Я с трудом уловил смысл его длинного и путаного творения:


«Бескорыстным» друзьям Фиделя»
Глаза Фиделя старчески бледны,
Он прикрывает их своей рукой,
И грустно смотрит, и ему видны,
Те, кто давно нашли в земле покой.
Фидель, Фидель, а помнишь, мы с тобой
В Узбекистане кушали шашлык
И ты рассказывал с улыбочкой такой,
Какой шершавый был у Брежнева язык?
Да все прошло – осталась боль в плече,
Страною правит младший брат Рауль.
А ты один, и вспоминаешь Че,
Как вместе удирали вы от пуль.
Держись, мой друг, держись, мой командор!
Негаданно нахлынет дружбы вал.
Вот только, слушай, есть один укор:
Зачем ты наше маслице сожрал?

 Аплодисментов не было. Кто-то крикнул: «Кышь со сцены, Прыковский! Крохобор!». Поэт скоренько ретировался, не дожидаясь тухлых яиц и гнилых помидоров.


Еще от автора Василий Дмитриевич Гавриленко
Теплая Птица

Теплая Птица живет в каждом из нас. Ее невозможно убить. Ее не убьет даже огненный смерч Апокалипсиса, не убьет эпидемия, не убьет то, что на твоих глазах большинство людей стали ЗВЕРЯМИ. Пока жива хотя бы одна Теплая Птица, у ЧЕЛОВЕКА есть шанс. Потому что Теплая Птица – это желание любить и быть любимым.


Садовник

1907 год. Викторианская эпоха не так давно завершилась. С момента трагической гибели в бурных водах Рейхенбахского водопада великого сыщика Шерлока Холмса минуло шестнадцать лет. Лондон больше некому защищать, а, между тем, город потрясает серия жестоких убийств. Некто убивает юных девушек и создает из их тел чудовищные инсталляции в виде цветов. Полиция бессильна и помешать изуверу может только один человек. Но что стало с доктором Джоном Ватсоном после безвременной и страшной смерти его дорогого и единственного друга?


Постапокалипсис

Люди творят апокалипсис своими же руками и лишь усугубляют его, пытаясь что-либо исправить. Этого не знал Андрей Островцев, работник секретного НИИ в Обнинске. Он искал свою судьбу в обычном мире, а нашел ее в постапокалиптических Русских Джунглях, где, помимо зданий, машин, башен, лежит в руинах человек и все прежние понятия перевернуты с ног на голову.Но даже после Дня Гнева у несчастных осколков человечества есть шанс: загадочная Теплая Птица. Андрею необходимо узнать, выжила ли она?18+.


Младенцы Потерянной Супони

Альтернативная Европа, век 18-й. Основатель и руководитель бюро по противодействию мракобесию господин Фредерик Кислинг получает тревожное письмо: «Милые ученые судари!                Прошу извенить покорностью своей неблоговидную смелость с которой отважылся я оторвать вас от ученых занятий и благ всяких и пишу вам потому что нет сил терпеть и душа от горя закостенелая. Якоб Рваная Щека пишет вам облевается слезами молит приехать как можно скорее пока кровосос не обескровил всех младенцев Потерянной Супони.


Дом жёлтых кувшинок

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Каста толерантных

Преследовать человека за его сокровенное желание, лишать его возможности удовлетворить свою страсть, ограничивать его свободу, — бессмысленно и жестоко. Это дискриминация, варварство. Невозможно поверить, что все это происходило относительно недавно. Уже в крематории, глядя на сгорающий в печи труп, — плавились пластиковые волосы, пузырилась резиновая кожа, кое-где уже обнажился титановый каркас, — Костанжогло вдруг произнес:— Неужели, раньше они делали это с настоящими детьми?


Рекомендуем почитать
Кенар и вьюга

В сборник произведений современного румынского писателя Иоана Григореску (р. 1930) вошли рассказы об антифашистском движении Сопротивления в Румынии и о сегодняшних трудовых буднях.


Брошенная лодка

«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…


Я уйду с рассветом

Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.


С высоты птичьего полета

1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.


Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с  риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.