Долина в огне - [94]

— Почему? — засмеялся Бенедикт.

Она перекрестилась.

— Он говорит, что не выйдет и даже будет спать там... до тех пор, пока не кончится... — в ее глазах снова мелькнул ужас, — пока солдаты не уйдут совсем. — Она посмотрела на Бенедикта. — Бенедикт, — прошептала она с таким видом, словно за ней кто-то гнался, — ты видел Рудольфа, когда проходил через двор?

— Да, мама, — ответил мальчик. — Он играет с цыплятами.

Она облегченно вздохнула.

Он вышел.

Под крыльцом хранили дрова и уголь. Дощатая дверца была заперта.

— Джой! — позвал Бенедикт, но ответа не последовало. — Джой, — повторил он, — это я, Бенедикт. — И неизвестно зачем добавил: — Твой брат.

Опять никакого ответа, но он различил за стенкой еле слышное дыхание. Бенедикт постучал.

— Что-о на-до?

Это был голос Джоя, послышалось его хныканье, и Бенедикта внезапно захлестнуло такое чувство облегчения, что он прислонился к двери и не смог сдержать слезы. Он улыбался, и слезы катились по его щекам.

— Что ты там делаешь? — спросил он.

— Ничего, — ответил Джой.

— А почему не выходишь?

Тишина.

— Ты что, никогда не выйдешь оттуда?

Снова минута ожидания, и затем рыдающий голос Джоя:

— Не-е-е-т!..

— Джой, — сказал Бенедикт, — ты ведь не можешь оставаться там вечно. Ты проголодаешься. Почему тебе хочется там сидеть?

— Убирайся! — закричал Джой.

— Послушай, Джой, — сказал Бенедикт, — чего ты боишься?

— Ничего я не боюсь! — пронзительно завопил Джой.

— А тогда зачем ты там спрятался? — крикнул Бенедикт.

— Ничего я не боюсь! — опять раздался пронзительный вопль Джоя.

Бенедикт уставился на запертую дверь, нервно закусив губу, потом прислонился к двери и закрыл глаза.

— Тебя никто не обидит, Джой, — убежденно сказал он. — Полицейские ушли, они охотятся за мужчинами. Они не трогают детей. Выходи же! — молил он брата. — Я принес маме кролика, и она уже жарит его. Это для тебя.

— Убирайся! — закричал Джой срывающимся голосом, потом тихо попросил: — Не говори им, Бенни, где я.

Бенедикт беспомощно оглядел двор. Вдруг он задрожал, страх охватил его.

— Джой, — прошептал он. Беспомощный ужас звучал в его шепоте, — выходи оттуда, ты должен немедленно выйти, Джой!

Он смотрел на уборную, на полумесяц, вырезанный в двери. И перед ним всплыло воспоминание: двое мужчин со связанными руками бегут, спотыкаясь, и падают в траву, обагренную их кровью; лошадь повернула взмыленную морду и косится на них, сверкая белком глаза, и яростно бьет копытом о землю... И снова Бенедикта объял холодный ужас, он съежился у дверцы. Он содрогнулся, вспомнив глаза своей матери, в которых застыл суеверный страх... «Джой навсегда останется там! — подумал он, прижавшись щекой к залитой солнцем дощатой дверце. — Останется там навсегда — от страха!» Казалось, над их двором нависла угроза. Бенедикт растерянно огляделся и принялся колотить в запертую изнутри дверцу.

— Джой! — закричал он не своим голосом. — Джой, если ты сейчас же не выйдешь, я выломаю дверь и исколочу тебя в кровь!

Под крыльцом послышались хриплые рыданья. Бенедикт ухватился за ручку двери и стал трясти ее, бить кулаками и ногами, ломать ее, пока наконец тонкие доски не расщепились. Дверка повисла на петле. Джой испустил вопль и, бросившись вглубь, стал карабкаться на груду угля. Бенедикт ворвался в темную, пыльную каморку и, тяжело дыша, стал продираться к Джою. Он нашел его в углу. Джой сидел съежившись, с громадным куском угля в дрожащих руках. Бенедикт так скрутил руки Джоя, что уголь выпал; схватив его за волосы, он поволок его на солнце. Джой упирался и вопил изо всех сил, лицо его, измазанное угольной пылью и слезами, исказилось. Он пытался выскользнуть из рук брата и снова спрятаться в каморку, но Бенедикт стал молотить его кулаками, исступленно, визгливо крича: «Не смей идти туда! Не смей! Не смей!» — пока сам не свалился рядом с ним.

Он лежал, безучастно глядя на пыльный двор; сердце его неистово билось, солнце обжигало глаза. У него дрожал подбородок, а зубы ныли, словно кто-то с силой сжал их. Рыдания Джоя утихли, и он тоже неподвижно лежал на земле, сжавшись в комочек. Взгляд у него был пустой и бессмысленный.

Бенедикт склонился над ним и ласково произнес:

— Джой, это я, твой брат. Полицейские не придут сюда. Я их никогда не впущу!

Но Джой ничего не ответил. Тогда Бенедикт подхватил брата под мышки и потащил на кухню. Здесь он отпустил его, и Джой, спотыкаясь, направился к матери и упал к ней на колени, а она стала вытирать фартуком его измазанное угольной пылью лицо и заметила тонкую струйку крови, которая текла у него из носа. Она повернулась к Бенедикту; он, тяжело дыша, стоял в дверях.

— Бенедикт! — воскликнула она, словно не узнавая его.

— И если ты еще когда-нибудь туда заберешься, я убью тебя! — вскричал Бенедикт грубым, хриплым голосом и, всхлипнув, бросился вон из кухни.

Когда он добрался до лагеря, было уже шесть часов вечера. Ярость его утихла, но осталось чувство горького, мучительного стыда. Ему не хотелось встречаться с отцом сейчас, когда в нем еще не совсем иссякли бешеный гнев и испуг. Поэтому, засунув руки глубоко в карманы, он отправился бродить по лагерю. Вскоре он увидел в отдалении своего отца; тот разговаривал с какими-то двумя мужчинами. И Бенедикт удивился, как это всегда с ним бывало, когда неожиданно для себя обнаруживал, что отец его ведет себя как рядовой гражданин своей страны, а не как жалкий отщепенец. Но мальчик продолжал держаться на расстоянии, отказывая себе в желании подойти к отцу, хотя никогда еще это желание не было столь сильным, как сейчас. Он стоял так довольно долго, пока наконец не решил, что уже достаточно настрадался. Тогда он приблизился к отцу и стал молча прислушиваться к разговору. Да, сейчас он не испытывал ни тени того унижения, которое всегда охватывало его, когда он слышал, как отец на ломаном английском языке разговаривает с теми, кто говорит на родном для себя языке.