Долина в огне - [93]

И Бенедикт заснул. Чья-то рука прикоснулась к нему на миг; он вскочил, даже не заметив, что заря уже занимается, и вскричал:

— Мой отец пришел?

Чей-то голос ответил:

— Да, твой отец в безопасности. Он здесь.

Кто-то поцеловал его в щеку. Ему почудился знакомый запах табака и прогорклый запах трудового пота...

13

Отчаянная нужда схватила их за горло... Остановившись на дороге, Бенедикт смотрел на богатейшие залежи свалки, на кучи разной рухляди и лома, среди которых он нашел тогда канделябр. Его оценили совершенно неожиданно в пять долларов. Теперь вся семья существовала только на то, что могла «выжать» из огорода — своего и своих соседей. Люди стали гораздо больше занимать и давать в долг друг другу, чем в обычное время.

Бенедикт нес кролика, которого ему дала матушка Бернс, когда утром он уходил из лагеря. Она хорошо знала лес и умела добывать пропитание такими способами, о которых он даже и не подозревал, — вот поймала в силки этого кролика. Бенедикт подумал, что сам он не станет его есть, но почему бы кролика не съесть Джою и Рудольфу. Сейчас он раздумывал, не совершить ли ему коротенькую экскурсию по свалке, не поискать ли что-нибудь стоящее? Он бросил задумчивый взгляд на огромную темную кучу, над которой курился дымок и мелькали язычки пламени; он был во власти сильнейшего искушения, свалка притягивала его как магнит. Нет, нет, он должен поскорей вернуться в Литвацкую Яму и повидать своего отца, который рано утром ушел из лагеря к себе домой. Бенедикт должен отдать матери кролика. Он чувствовал его тяжесть, ощущал его холодное прикосновение к своей ноге, но смотреть на него не решался.

На гребне хребта не было видно ни одной вагонетки, — шлак не сбрасывали уже целую неделю. Глыбы шлака докатились до определенного места и остановились, словно чья-то рука начертала линию, за которой для них начиналась запретная зона. Дома напротив шлакового отвала обуглились, краска на них потрескалась и взбухла пузырями. Ряд домов, что стояли ближе ко Рву, разрушили, но там до сих пор копошились люди: они разбирали стены и складывали старые бревна на грузовики, чтобы продать их в городе. Ветер, поднявшийся ночью, покрыл шлаковый отвал красной пылью. На крышах, на улицах и даже на людях — на всем лежал красный налет.

Поравнявшись с церковью, Бенедикт перекрестился и с удивлением стал ее разглядывать, словно давно не видел. Двери церкви были наглухо закрыты, ручка сломана; кто-то скрутил крепкую железную проволоку и сделал из нее подобие ручки. Поглядев в мутное окно, он отметил про себя, что на лике св. Петра появилась новая трещина. Старые кирпичные стены потеряли от непогоды свой цвет; какие-то зеленоватые пятна, похожие на тонкий слой мха, уже заполнили расщелины и расползлись дальше. Крест, венчавший церковь, был обломан на углах и потускнел; вокруг него летали голуби. За церковью высился Медовый холм, он был похож на зеленую феску, которую кто-то лихо нахлобучил на шпиль церкви.

Перед домом священника Бенедикт остановился и подумал, что, может быть, сейчас отец Дар сидит в своей качалке за сдвинутыми занавесками, подглядывает в щелку и видит его, Бенедикта, здесь на дороге. Мальчик решительно взмахнул кроликом и зашагал по Горной авеню вниз к Тенистой улице. Из ворот женской общины вышли сестры Урсула и Мария, и, увидев их, Бенедикт перешел на противоположную сторону.

В кухне была одна мать. Когда он вошел, она разрыдалась.

— Где папа? — взволнованно спросил он.

— Зачем ты вернулся домой! — плача, ответила мать.

Он положил кролика на стол и сказал:

— Отец вернулся домой. Я хочу повидать его.

— Он уже ушел, — сказала она.

Бенедикт опустился на стул.

— Я очень устал, мама.

Мать взяла со стола кролика и стала его разглядывать, а Бенедикт смотрел на нее. Ее темные волосы были заплетены в две тугие косы, в серых глазах еще стояли слезы, хотя теперь она была поглощена созерцанием кролика; пожелтевшая кожа на лице блестела так, будто она ее долго терла. Бенедикт глядел на мать с напряженным вниманием, им почему-то овладело чувство мучительной беспомощности.

— Мама, — позвал он.

Она испуганно посмотрела на него.

— Мама! — он крепко сжал губы. — Мама, мама, — повторил он с болью и отвернулся. Но, почувствовав, что она удивлена и встревожена, Бенедикт заставил себя опять повернуться к ней и даже улыбнулся. — Мне дали его в лагере, — объяснил он, указывая на кролика, пялившего на них остекленевшие глаза.

Она села на стул и, рассеянно приглаживая волосы, посмотрела на него потемневшими глазами, в которых затаился суеверный страх, потом вдруг спросила:

— Что случилось с Джоем?

— А что, мама? — в свою очередь спросил он, улыбаясь ей.

— С Джоем, — повторила она и уронила руки на колени, а во взгляде ее появилась такая тревога, почти отчаяние, что Бенедикт наклонился к ней и слегка потряс ее за плечо.

— Ну, мама! — сказал он с упреком и снова улыбнулся. — Где он?

Она стала бить себя в грудь; лицо ее исказилось от боли, но ей было больно не от ударов, которые она себе наносила...

— Под крыльцом, — прошептала она, показывая на дверь. — Он не хочет выходить оттуда. — Она смотрела на сына испуганными, широко открытыми глазами, в полной растерянности.