Долина в огне - [15]

Он скатился с нее и упал лицом на бетонированный пол, распластав руки. Он больно ударился лбом, потекла кровь, но он этого не заметил. Кто-то тронул его за плечо, но он сбросил руку и заметался в беспамятстве. Он услышал чей-то голос и снова закричал, прижимаясь к холодному полу.

Потом он вообще перестал что-либо чувствовать; ему только казалось, что морской отлив тащит его за собой в глубину. Зеленые волны бурлили вокруг, по лицу его текли струйки воды и попадали в рот. Вода была соленая на вкус и теплая. Кто-то коснулся прохладной рукой его лба, словно осенил его всепрощающим крестным знамением. Шум волн стих. Теплые губы вдруг прижались к его уху. Он почувствовал чье-то дыхание.

Когда он наконец пришел в себя, то увидел, что в углу на койке сидит человек и озабоченно строчит что-то огрызком карандаша на клочке оберточной бумаги. Человек как бы тянулся всем телом к электрической лампочке под потолком; по-видимому, ему не хватало света. На нем была рубашка цвета хаки, черный галстук и потрепанные серые брюки. Его нахмуренное загорелое лицо склонилось над бумагой. Свет озарял его густые темные брови и темные волосы с легкой проседью, большой мясистый нос, широкие скулы. В спокойных и внимательных серых глазах, окруженных морщинками, вспыхивали веселые искорки.

Он поймал на себе взгляд Бенедикта и в знак приветствия поднял тяжелую сильную руку, а правой продолжал писать, то и дело мусоля кончик химического карандаша, отчего на языке его образовалась клякса. Он писал поспешно, не отрываясь, время от времени шевеля губами.

— Через полчаса выключат свет, — пояснил он, не отрывая глаз от бумаги, и кивнул в сторону электрической лампочки. Карандаш не переставая шуршал по бумаге.

Бенедикт огляделся. В камере была еще одна койка, стульчак без крышки и у стенки умывальник.

— Отец Дар пришел? — спросил он.

Мужчина кивнул Бенедикту, что он, мол, слышит, но ответит потом, и продолжал писать.

Кроме них, в камере больше никого не было. Мальчик только теперь понял, что лежит уже не на полу, а на койке, на голом матрасе, сквозь который проступают железные прутья. Он лежал не шевелясь. В голове монотонно гудело; глаза устали, но уже не болели, словно вся боль вылилась из них. Он повернулся на бок и уставился в пол. Рука его свесилась с койки, он прижался подбородком к жесткому матрасу. Ему хотелось лишь одного — умереть.

Бенедикт и раньше знал, что в городе есть тюрьма: полицейская машина приезжала в Литвацкую Яму почти ежедневно. Как-то раз забрали мистера Петрайтиса за то, что он поколотил жену, потом мистера Гадалиса, — он гнал самогон, а на него кто-то донес. Негра с улочки возле Большого Рва увезли неизвестно за что. А за Антони пришли пешком два полицейских и сыщик в штатском, но его не было дома. Они нашли Антони в курятнике, куда тот спрятался, подвели к дому и спросили его отца: «Что же теперь с ним делать?» — «Посадите его в тюрьму», — ответил отец Антони. Он стоял в дверях в одних кальсонах и глядел на запястье сына, прикованное к руке полицейского. «Я не могу оставить его дома». Все это видели и слышали...

Мальчик представил себе, как его собственный отец входит в комнату, хватает его за руку и кричит: «Значит, ты тоже? — Отец горько, отрывисто смеется. — Ты, святой, попал в тюрьму, как мошенник, как вор!»

Бенедикта захлестнула волна гневного возмущения: все это из-за Джоя! Где он теперь? Наверное, уже дома, радуется, что удрал. А завтра воскресенье!

Бенедикт опустил голову; кровь сильно стучала ему в виски. Отец Брамбо! Бледное лицо молодого священника то возникало перед ним, то пропадало в тумане. Он закрыл глаза, голова его совсем поникла, будто ему сломали шею.

Свет погас.

— Черт подери! — выругался мужчина и выронил карандаш. Но тут же засмеялся, опустился на колени и стал шарить по полу. Так он добрался до койки Бенедикта. Вспыхнула спичка. Бенедикт вздрогнул и открыл глаза.

— Закатился куда-то, — сказал мужчина, тяжело дыша. — Мой бесценный огрызочек! — Он послюнил палец, ухватил спичку за сгоревший конец и снова полез под койку. — Ага, нашел! — радостно воскликнул он, нащупав карандаш. — Вот! — Он поднялся с колен и присел на корточки возле Бенедикта. Из коридора в камеру проникал слабый свет. Откуда-то из глубины тюрьмы смутно доносились странные, непривычные звуки: лязг стальных засовов, звяканье мисок, ругань надзирателя.

— Ты мне что-то сказал? Перед тем как погас свет?

Бенедикт отвернулся к стене.

— Понимаю, понимаю, — удивленно продолжал мужчина. — Такой хороший мальчик, и вдруг здесь!.. — Он помолчал, потом сказал: — Я уверен, ты ничего не стащил, сынок. Нет. Они все ошиблись и скоро это поймут, не беспокойся. Они придут сюда извиняться перед тобой. Я тебе правду говорю, вот увидишь.

— Отец Дар пришел? — по-прежнему лежа спиной к нему, спросил Бенедикт.

— О ком ты говоришь, сынок?

Стены тюрьмы вздрогнули от сильного толчка — заревел заводской гудок. Бенедикт не обратил на него никакого внимания, а мужчина сказал:

— Бессемеровская печь. Верно?

Бенедикт повернулся к нему.

— Вы попросите их позвать отца Дара?