Долина павших - [62]
— А что тут общего с агонией Франко?
— Все, — не замешкавшись ответил Сандро. — Несмотря на эротизацию нашего общества потребления, смерть как зрелище продолжает оставаться в центре нашей иберийской арены. Мы знаем, что Франко потихоньку умирает в абсолютно стерильной палате. Мы знаем также, что его поддерживают при помощи транквилизаторов в состоянии полусна и искусственно устраняют недостаточность в области дыхания и мочеиспускания. Один из врачей рассказывает журналисту, что во время чревосечения он собственноручно ощупал все его внутренние органы и клянется, что у умирающего нет ни рака, ни каких-либо признаков метастазов. Этой последней фразы я вообще не понимаю, поскольку метастазы являются следствием совершенно определенной болезни и возникают в месте, отстоящем от того, где находится опухоль. Ему наложили швы на лопнувшую артерию и вырезали несколько язвенных образований в желудке. Наконец, у него остановилось сердце, но его запустили электрическим током. В теле каудильо нет ни капли собственной крови, потому что вся она вытекла и пришлось влить чужую.
— И все-таки я не понимаю, — упрямилась Марина, пожимая плечами. Сидя в профиль на фоне оконного проема и опершись на подоконник, она, казалось, заблудилась взглядом в темени ночи, где снова назревал снегопад.
— Попробуем еще раз представить, как умирал Филипп II. О его смерти мы знаем почти столько же, сколько о его жизни, и гораздо больше, разумеется, чем о нем самом как о человеке, ибо истории неизвестно, что он был за человек. Чахотка, подагра, перемежающаяся лихорадка и рак колена приканчивают его в Эскориале за два с половиной месяца. От водянки у него чудовищно раздувается живот и ноги. Его сжигает жажда, и только благодаря твердости духа, а может быть, и гордости, он умирает тихо, без единой жалобы. Разлагающееся тело не терпит никаких прикосновений — ни рук, ни одежды. Нельзя ни переменить, ни перестелить ему постель и в покоях воняет, как в сточной канаве. Он лежит по уши в собственных испражнениях, и вся спина у него, от затылка до зада, превращается в сплошную язву, где заводятся черви. В таком состоянии ему оперируют ногу, и гной ручьем струится из опухоли. Приносят гроб его отца и открывают у самой его постели. Филипп II приказывает обрядить его в точности как Карла V и умирает в полном сознании, процарствовав сорок два года, умирает, сжимая в руках распятие, принадлежавшее императору. Его смерть — символ разложения абсолютной власти.
— Абсолютная власть — самое быстротечное из всего сущего, — тихо прошептала Марина. — Через два года все и думать забудут о Франко. Как будто его не было на свете.
— А страна, чтобы ни случилось, останется все той же: землею с трагическим ощущением смерти и с плутовским восприятием жизни. Вся сплошь плутовской была наша эпоха Возрождения, и если мы наконец избавились от религиозных войн, то произошло это не оттого, что мы поджаривали на кострах еретиков, а лишь благодаря тому, что мы верим, с одной стороны, в смерть, а с другой — в плута Ласарильо. Наше будущее сводится к ожиданию кончины какого-нибудь человека. Наше прошлое — хроника других смертей. Даже искусство боя быков, прежде чем стать зрелищем для иностранных туристов, зиждилось и сосредоточивалось на смертельных ударах бычьих рогов, которые получали один за другим матадоры, начиная с Пепе-Ильо.
Сандро замолчал ненадолго, вспоминая выписки, которые он сделал накануне из Коссио, Лухана и Тиксеры, относящиеся к этой трагедии. Когда он их делал, ему казалось, что он описывает кровавые события, которые видел своими глазами где-нибудь в зеркале или в мире, подобном тому, что изображен на картинах. И словно в озарении, пришел ему тогда на память боевой бык, написанный Гойей, только что пережившим тяжелейший кризис — между 1792 и 1793 годом. Он был почти уверен, что другой бык, очень похожий на этого, а может быть, и тот же самый, прикончил Пепе-Ильо в Мадриде восемью или девятью годами позже. Гойя присутствовал на той корриде и был свидетелем смерти матадора от рогов Бородача. Сопоставляя эти факты, столь же очевидные, сколь и необъяснимые, Сандро думал о Гойе, не переставая задавать один и тот же вопрос: кем он был, кем был на самом деле дон Франсиско Гойя Лусиентес.
Потом Сандро заговорил о Пепе-Ильо и о Хоселито, Гранеро и Варелито. Трое последних — матадоры, погибшие на арене в другом столетии, их судьбы, удивительно схожие, были наполнены одним и тем же смыслом и как бы заранее предопределенным движением к одной и той же цели — к смерти от бычьих рогов. 15 мая 1920 года, почти в годовщину смерти Пепе-Ильо, Хоселито выступает в Мадриде. На следующий день он должен выступать в Талавере вместе со своим шурином Игнасио Санчесом Мехиасом. Как и от Пепе-Ильо, публика требует от него с каждым разом все большего риска и все больших чудес, может быть, в ожидании жертвоприношения, которое «страшные матери» Гарсии Лорки предчувствуют с точностью, неведомой и самим тореро в их двусмысленном одиночестве. В Мадриде толпа освистывает его; она швыряет на арену подушечки с сидений и вопит: «Долой! Долой!» В воцарившейся на мгновение тишине слышно, как какая-то девушка, сидящая в первых рядах, кричит: «Хоть бы тебя завтра бык убил в Талавере!» Быка, выпущенного в Талавере пятым во второй половине дня, зовут Танцор (Байладор), и он такой же темно-рыжий, как Бородач. Сразу заметно: это трудный бык, и неизвестно, чего от него ждать, к тому же впоследствии оказывается, что он плохо видит; вдаль — хорошо, а вблизи плохо. Хоселито обнаруживает его недостаток и начинает дразнить быка голосом, а не обычными приемами, которых бык почти не замечает. Закончив серию приемов, матадор отходит от быка, полагая, что бык в его руках, и на мгновение забыв, что тот дальнозорок. Как только тореро отходит, шпага попадает в поле зрения быка, и Танцор стремительно кидается на тореро. Хоселито пытается остановить его с помощью мулеты, однако бык находится уже слишком близко, чтобы ее увидеть, и потому продолжает преследовать человека. Зацепив Хоселито за левую ногу, как когда-то Бородач — Пепе-Ильо, бык подбрасывает его в воздух, а когда тот падает, подхватывает на второй рог, погружая рог до самого корня ему в живот, точь-в-точь как в свое время проделал бык с Пепе-Ильо. Матадор умирает тут же, на бычьих рогах. Позднее, в лазарете, глядя на развороченное тело Хоселито, один из его бандерильеро скажет: «Уж если такого человека убил бык, то, значит, никого из нас не минует смерть на арене».
